78 / 734
147
[СОЧИНЕНЫ В. Г. БЪЛИНСКАГО.
148
уже чистая, безприм'Ьсная проза, где уже со-
всймъ нйтъ стиховъ, хоть эти поэмы писаны
и стихами. Напротивъ, повести и романы
Полевого: «Симеонъ Кирдяиа», «Живопи-
сецъ», «Блаженство Безумы», «Эмма», «Ду
рочка», «Аббаддонна» и пр.—чистМиле сти
хи безъ всякой примеси прозы, хоть и пи
саны и прозой, и хотя въ нихъ кЬтъ ни од
ного стиха, разве только въ эпиграфахъ...
Мы, право, не шутимъ, и вы сами согласи
тесь, если не захотите прозу принимать какъ
что-то противоположное стихамъ, а стихи—
какъ что-то противоположное прозе. Стихи
и проза—тутъ вся разница только въ форме,
а не въ сущности, которую составляютъ не
стихи и не проза, а поэзии Вотъ другое дй-
ло, если прозу противополагать поэзш, а
поэзш—прозе; но мы здесь имйемъ въ виду
в не эту противоположность: мы подъ «про
зой» разум4емъ богатство внутренняго поэти-
ческаго содержатя, мужественную зрелость
и крепость мысли, сосредоточенную въ самой
себе силу чувства, верный тактъ действи
тельности; а подъ «стихами» разумйемъ не
земную деву, идеальную любовь, детское по-
рыванш къ высокому и прекрасному, въ ко-
торыхъ нЬтъ никакого содержанш, прекрас
ный, но чуждыя мысли чувства, глубошя,
но лишенный чувства и богатый словами
мысли, и т. п. Но какъ же въ такомъ слу
чай первый поэмы Пушкина попали въ одну
категорда съ повестями и романами Поле
вого? О, сохрани Вогъ! Стихи въ стихахъ
могутъ иметь свои достоинства, какъ-то: бо
гатство фантазии, жаръ чувства, художе
ственность формы, и т. п., но стихи въ про
зе,
по крайней мйрй теперь, решительно ни
куда не годятся: они походятъ то на мла
денца въ английской болезни, то на старца
съ нарумяненными щеками, то на юношу
добраго, чувствительнаго, живого, пдаменна-
го, мечтательнаго, но тймъ не менйе пусто
го,—нечто въ роде того, что называется «ни
рыба, ви мясо»...
Но наша мысль можетъ показаться мно-
гимъ не совсймъ ясной, и потому прибавимъ
еще нйсколько словъ. Всякая идея прояв
ляется въ двухъ крайностяхъ и середине.
Поэтому есть люди, которые какъ будто со
вершенно лишены души и сердца, въ кото-
рыхъ не-гъ никакого порыва къ мщу идеаль
ному — это крайность; другш, напротивъ,
какъ будто состоять только изъ души и сердца
и
какъ будто родятся гражданами идеаль-
наго м1ра—это другая крайность; между ними
8анимаютъ место люди ни то, ни сё, люди
недоноски, люди, которые по-немножку по-
нимаютъ все истинное, никогда не проникая
въ глубь его, люди, у которыхъ есть чув
ство, но похожее на нервическую раздражи
тельность, есть умъ, но похожШ на мечта
тельность, есть порывы къ высшему мфу, но
у которыхъ этотъ «высипй мфъ» вне дей
ствительности, что-то въ родй мечты, выра
жаемой словами: «куда-то, где-то, тамъ» и
т. и.—это середина. Несносны люди перваго
разряда; эти последние еще несноснее. У
нихъ все слова, столько же громшя и отбор
ный, сколько и неопределенный, но дела ни
когда не бываетъ; они исключительно пре
даны чувству, отъ ума ихъ веетъ хододомъ,
отъ действительности—разочарованшмъ; ме
чта составляетъ блаженство ихъ жизни; мысли
они не любятъ и не понимають. Подобные
люди бываютъ такими или по натуре (и это
самыя несносный существа въ мфй), иди
вследствш неразвитости, ложнаго развита
и т. п. Те и другш вечно исполнены глубо-
кихъ чувствъ и мыслей, для выражены ко
торыхъ, по ихъ словамъ, бйденъ языкъ че-
ловечесшй. Но это клевета на языкъ чело-
вечесшй: чтб прочувствуешь и пойметъ чело-
вйкъ, то онъ выразить; словъ недостаетъ у
людей только тогда, когда они выражаготъ
то, чего сами не понимаютъ хорошенько. Че-
ловйкъ ясно выражается, когда имъ владеетъ
мысль, но еще яснее, когда онъ владеетъ
мыслью. Если, наир., какой-нибудь критикъ,
длинно и широко разглагольствуя о Держа
вине, наполнить свою статью одними возгла
сами о величин этого поэта, не определивъ
ни содержатя, ни характера его поэзш, а
произведены его будетъ уподоблять алма-
замъ, рубинамъ, сапфирамъ, изумрудамъ и
другимъ предметамъ ископаемаго царства,
(вместо того, чтобъ раскрыть содержанш
этихъ произведенШ и показать отношение
содержанш къ форме), и нотомъ все это сдо
брить фразами: «северный бардъ, потомокъ
Багрима» и т. и., такъ что читатель, прочти
длинную критику, не въ еостоянш будетъ
передать изъ нея другому ни одной мысли,—
это значить, что нашъ критикъ ровно ничего-
не понялъ въ Державине или свои ощуще
ны, возбужденный въ немъ ноэзшй Держа
вина, принялъ за мысли, да и давай жало
ваться на бедность языка человЬческаго....
Есть и поэты, похожш на такихъ критиковъ:
вотъ у нихъ-то и въ прозе выходятъ все
стихи, хотя безъ меры и безъ риемъ... Го-
ворятъ они—любо слушать; замолчать—ни-
какъ не сообразишь, чтб они хотели сказать,,
и поневоле принимаешь ихъ прозу за стихи...
Теперь самое неблагоприятное время для та
кихъ поэтовъ, ибо теперь никто не признаешь
великимъ полководцемъ того, кто не одер-
жалъ ни одной победы, ни великимъ писа-
телемъ—того, кто, за бедностью человече-
скаго языка, не сказалъ того, что силился
сказать. Т ате люди теперь напоминаютъ со
бой знаменитаго Ивана Александровича Хле
стакова, который сказалъ о себе, въ письме.