77 / 734
145
I.
критически
:
статьи
.
146
торгъ только пылкихъ маяъчиковъ,.. Что та
кое его драма?—Жалюяусилш безпокойнаго
самолюбш, уродливый клеветы на природу
человека... А этотъ «скромный» Дюма, этотъ
иолу-негръ, полу-французъ, который такъ
гордъ бЬшенствомъ и свирепостью своихъ
ощущенШ, который, по собственному при
знанью, бралъ у Шекспира свое, какъ скоро
находили его,
ж
который съ добродушной
наглостью и невинными безстыдетвомъ го
ворить о самомъ себе, какъ о великомъ генш;
— этотъ Жаненъ, авторъ сатанинскихъ рома-
новъ и паясничеекихъ фельетоновъ; этотъ
росподинъ Зе-Вальзакъ, Гомеръ СенъЖер-
менекаго предместья, знакомаго ему только
съ улицы; этотъ чопорный де-Виньи, съ его
нЬчнымъ идеаломъ страждущаго поэта, съ
его вечной враждой къ успехами времени и
постоянной верностью веку м.фкизовъ и аб-
батовъ; этотъ мрачный Эженъ Сю, этотъ не
истовый Жакобъ Библшфилъ, съ шутовской
макабрской пляской его фавтазш, прикован
ной къ мусору историческихъ древностей;
этотъ сладко-мечтательный Ламартинъ... что
такое теперь все они? Они такъ шумели,
такъ силились выдать себя за титановъ, оса-
ждаюьцихъ Зевеса на его неприступяомъ
Олимпе! Все думали, что они поворотятъ
землю на ея оси; а вышло, что они—просто
маленькш-велише люди, добрые ребята, кото
рые очень довольны жизнью, когда у нихъ
есть деньги, ж которые еще до гроба пе
режили и свою славу, и свои творенья, и,
не доживъ до старости, дожили до равноду-
ппя и презренья той толпы, которая не
когда видела въ нихъ своихъ идеаловъ... А
кто пережилъ свои творенья и свою славу,
тотъ—не велитй писатель: велико только то,
что переходить въ потомство... Величествен
ный дубъ растетъ медленно, но живетъ долго;
осина быстро бежать въ вышину, но не бы
ваешь огромнымъ деревомъ, и не веками, а
годами измеряется ея краткое существоваше.
Въ то время какъ французсше романтики,
эти маленькье-велише люди, уже пользовались
всемфной известностью, на судъ современнаго
общества предстала женщина съ великимъ,
истиннымъ даровашемъ; ея не поняли и за
это оклеветали. Но она шла евоимъ путемъ,
и рядъ создашй, одно другого глубже, озна
меновали ея победоносное шествье,—и ея
слава началась только съ того времени, какъ
слава маленькихъ-великихъ людей уже кон
чилась. Причина этой разности очевидна:
тамъ начало внешнее, снеговое; тутъ—под
земное, родниковое, внутреннее... Такъ на
зываемый романтизмъ хлопотали йзъ формъ,
не понимая сущности дела,—и для формы
они действительно много сделалъ: онъ раз
вязали руки таланту, спеленатому ложными
правилами предашя. И нашъ романтизмъ
принесъ такую же пользу нашей литературе:
онъ расчистилъ ея арену, заваленную со-
ромъ и дрязгомъ псевдо-классическихъ пред-
разсудковъ; онъ,далеко разметали ихъ дере
вянные барьеры, уничтожить ихъ австра-
дШсше табу, и темъ предуготовить возмож
ность самобытной литературы. Теперь едва
ли поверять тому, что стихи Пушкина клас-
сическимъ колпакамъ казались вычурны
ми, безсмысленными, искажающими русский
языкъ, нарушающими заветный правила
грамматики; а это было действительно такъ,
и между ТЬмъ колпакамъ верили мнопе; но
когда расходились на просторе «романтики»,
то все догадались, что стпхъ Пушкина бла-
городенъ, изящно-простъ, нацюяальио-зе-
ренъ духу языка. Очевидно, что въ этомъ
случае романтики играли роль шакаловъ, на-
водящнхъ льва на его добычу. Равныиъ об
разом ь теперь едва ли поверять, если мы
скажемъ, что созданья Пушкина считались
некогда дикими, уродливыми, безвкусными,
неистовыми; но произведенья романгиковъ
скоро показали всЬмъ, какъ созданья Пуш
кина чужды всего дикаго, неизтоваго, ка
кими глубокими и тонкими эстетическими
вкуеомъ запечатлены они. Очевидно, что въ
этомъ случае самое злоупотреблеше роман
тической свободы послужило къ у гвержденио
истинной
свободы творчества. Кто воспитанъ
на Корнеле и Расине, тому помешаегь по
нять Шекспира одна уже новость формы его
драмъ; кто привыкъ къ формами, нередко
дикими, чудовищными и нелепыми «роман-
тиковъ», кто восхиьцался смолоду драмами
Гюго, Дюма, Вернера, Грильпарцера и т. п.,—
тому легко будетъ понять нотомь Шекспира;
ибо того уже никакая форма не поразить
изумлетемъ, отнимающимъ способность вник
нуть въ сущность поэтическаго созданш.
И чгб бы, вы думали, убило нашъ добрый
и невинный романтизмъ, чтб заставило этого
юношу скоропостижно скончаться въ цвете
лети?—Проза! Да, проза, проза и проза.
Общество, которое только и читаетъ, что
стихи, для котораго каждое стихотворете
есть важный фактъ, великое собьше,—такое
общество еще молодо до ребячества, оно еще
только забавляется, а не мыслить. Переходи
къ прозе для него—большой шагъ впереди.
Мы подъ «стихами» разумеемъ здесь не одне
размеренный, заостренный риемой строчки:
стихи бываютъ и въ прозе такъ же, какъ
ж
проза бываетъ въ стихахъ. Такь, наир.,
«Русланъ и Людмила», «Кавказсшй
Плен
ники», «Вахчисарайсктй Фонтанъ» Пушки
н а—наетеяпце стихи; «ОнЬгиыъ», «Цыга-
ны», «Полтава», «Борись Годуновь»—уже
переходи къ прозе, а такш поэмы, какъ
«Сальери и Моцартъ», «Скупой Рыцарь»,
«Русалка», «Галубъ», «Каменный Гость»,—