660 / 734
545
II.
Б И Б Л I
О Г
P Л
Ф I Я.
546
прозаиченъ, негладокъ, нескладенъ, вялъ.
Вездй одни разсужденш, нигд-fe образовъ, кар-
тинъ. Сверхъ того паеосъ лиризма Григорь
ева однообразенъ, не столько л и ч е н ъ ,
сколько э г о и с т и ч е н ъ, не столько и с т и-
н е н ъ, сколько з а и м с т в о в а н ъ. Гри-
горьевъ— почти неизменный герой своихъ
стихотворешй. Онъ— нЪвецъ вечно одного
и того же предмета— собственнаго своего
страданш. Въ наше время страданш ни по
чемъ,— мы все страдаемъ наповалъ, осо
бенно въ стихахъ. Вина этому Байронъ. ко
торый своимъ могущественными влшшемъ
вей литературы Европы наладили на тони
страданш. У насъ это начинало, было, выхо
дить изъ моды; но примеръ Лермонтова
вновь вывели на свети несколько страдаль-
цевъ. Правду говорить, что подражатели до
водить до крайности мысль своего образца,
напоминая этими знаменитое изречете На
полеона: «Du su b lim e au rid icu le il n ’y a
qu ’un pas»... Герои Лермонтова— натуры
субъективный, которыя скорее готовы раз
рушить и себя, и мщъ, нежели подделы
ваться поди то, что отвергаетъ ихъ гордая
и свободная мысль. Люди судьбы, они бо
рются си ней или гордо иадаютъ поди ея
ударами, но говорить просто и не щего-
ляютъ страдашемъ. Григорьевъ силится сде
лать изъ своей поэзш апоееозу страдашя;
но читатель не сочувствуетъ его страданш,
потому что не понимаетъ ни причины его,
ни его характера,— и мысль поэта носится
передъ ними въ какомъ-то тумане. Какое
это страданш, отчего оно— Боги вбсть! Есть
ли это гордость ума, эгоизмъ могуществен
ной натуры, сила отрицашя, при жажде
истины?— Едва ли знаетъ это сами поэтъ.
В ъ его гимнахъ есть признаки довольно де-
шеваго примиренш при помощи мистицизма,
на манеръ О Глинки; а въ его «разныхъ
стихотвореншхъ»
проглядываетъ
скепти-
цпзмъ, отзывавшийся больше неуживчи
востью безпокойнаго самолюбш, нежели тре
вогами безпокойнаго ума. Немного есть у
Григорьева стихотворешй, въ которыхъ не
говорилось бы о «гордости страдашя», о
«безумномъ счастш страдашя». Это значить
— сдйлать изъ страдашя ремесло, что ка
жется нами не совсемъ истинными и не
совсемъ естественными. «Гордость страда-
шемъ»— сказано слишкомъ заносчиво; ее
надо оправдать, разумеется, стихами, но ка
кими— вотъ вопроси! «Безумное счастье
страдашя»— вещь возможная, но это не нор
мальное состоите человека, романтическая
искаженность чувства и смысла. Есть счастье
отъ счастья, но счастье отъ страдашя —воля
ваша— отъ него надо лечиться классициз-
момъ здраваго смысла, полезной деятель
ностью и безпритязательностыо на превос-
Соч.
Б
минскаго
.
Т. ГУ.
ходство надъ остальными слабыми смерт
ными...
Можетъ быть, мы ошибаемся; но въ та-
комъ случай мы ошибаемся искренно. Ка
кими бы ни казались нами стихотворешя
Григорьева, мы все-таки видели въ нихъ не
совсемъ обыкновенное явлеше, и они воз
будили въ насъ живой интересъ къ лич
ности ихъ автора, о которомъ мы знаемъ
только по его стихотворентмъ. Мы сказали
выше, что онъ не поэтъ, и повторяемъ этс
теперь; но онъ глубоко чувствуетъ п мно
гое глубоко понимаетъ; это иногда делаетъ
его поэтомъ. Для доказательства выписы-
ваемъ его прекрасное стихотвореше «Городи»:
Да. я люблю его, громадный, гордый градъ,
Но не за то, за что другш;
Не зданш его, не пышный блескъ палатъ
И не граниты вековые
Я въ немъ люблю, о нетъ! Скорбящею душой
Я прозреваю въ немъ иное—
Его страданш подъ ледяной корой,
Его страданш больное.
Пусть почву шаткую онъ заковалъ въ гранитъ
И защитилъ ее отъ моря,
И пусть сурово онъ въ самомъ себе таить
Волненье радости и горя,
И пусть его река къ стопамъ его несетъ
И роскоши, и неги дани,—
На ихъ отпечатленъ тяжелый следъ заботь,
Людского лота и страдатй.
И пусть горятъ светло огни его палатъ,
Пусть слышны въ нихъ веселья звуки—
Обманъ, одинъ обманъ! Они не заглушать
Безумно-страшныхъ стоновъ муки!
Страданш одно привыкъ я подмечать,
Въ окне ль съ богатого гардиной,
Иль въ темномъ уголку—везде его печать!
Страданье уровень единой!
И въ те часы, когда на городъ гордый мой
Ложится ночь безъ тьмы и тени,
Когда прозрачно все, мелькаетъ предо мной
Рой отвратительныхъ видешй...
Пусть ночь ясна, какъ день, пусть тихо все во-
Пусть все прозрачно и спокойно,— [круги,
Въ покое томъ затихъ на время злой недугъ,
И то прозрачность язвы гнойной.
Въ этомъ стихе есть сила, а въ пЬлой
пьесе дышнтъ своего рода поэтическое обая-
ше; но всего болйе поражаетъ васъ въ ней
болезненно настроенный умъ. Выпишемъ
еще пьесу:
Нетъ, не тебе итти со мной
Къ высокой дели бытш,
И не тебя душа моя
Звала подругой и сестрой.
Я не тебя въ тебе любилъ,
Но лучшей участи залоги,
Но ту печать, которой Богъ
Твою природу заклеймилъ.
И думалъ я, что ту печать
Ты сохранишь среди борьбы,
Что противъ света и судьбы
Ты въ силахъ голову поднять.
Но дорогъ судъ тебе людской,
И мненье дорого рабовъ,
Не ненавидишь ты оковъ:
Мой путь иной, мой путь не твой.
18