566 / 734
357
I. КГПТ11ЧЕСК1Я СТА Г1Л1.
358
ствевно разнятся. Первая партия, не любя
натуральной школы, еще больше не любить
Гоголя, какъ ея главу и основателя. Въ
этомъ есть смыслъ и логика. Идя отъ на
чала ложиаго, эти люди по крайней мере
не протгвор’Ьчатъ себе до явной безсмы-
слицы; нападая па плодъ, не восхищаются
корнемъ; осуждая результата, не хвалятъ
причины. Ошибаясь въ огношеши къ исти
не, они совершенно правы въ отношенш къ
самимъ себе. Вт6 касается до причинъ ихъ
нерасположенш къ произведешямъ Гоголя,—
ohí
давно известны: Гоголь далъ такое на-
правлеше литературе, которое изгнало изъ
нея риторику, и для успеха въ которомъ
необходиыъ талантъ. Вследствш этого ста
рая манера выводить въ романахъ и по-
вестяхъ риторическш олидетворенш отвле-
ченныхъ добродетелей и порою въ, вместо
живыхъ типическихъ лпцъ, пала. Все по
пытки писателей этой шкоды на поддержа-
ше къ нимъ внимашя публики обращаются
для нихъ въ решительный падешя. Даже те
ихъ произведены, который въ свое время
имели успехъ, даже значительный, давно
уже забыты. Новыя изданы нхъ остаются
въ ннижныхъ лавкахъ. Согласитесь, что это
непрштно, и есть изъ чего выйти изъ себя
и увидеть въ повой школе своего личнаго
врага. Къ этому присоединяются и друйя
обстоятельства. Эти люди вышли на льте-
ратурное попрпще во время господства со
вершенно иныхъ понятай объ искусстве и
литературе. Тогда искусство не имело ни
чего общаго съ жизнью, действительностью.
Написать романъ или повесть тогда зна
чило—наплести разныхъ неправдоподобныхъ
событай, вместо характеровъ, заставить го
ворить и действовать аллегоричесшя фигуры
разныхъ дурныхъ и хорошихъ качествъ, все
это напичкать моральными сентенцшми, и
изъ всего этого вывести какое-нибудь нрав
ственное правило, въ родъ того, напримеръ,
что добродетель награждается, а порокъ на
казывается. При этомъ допускалась легкая
и умеренная сатира, т. е. беззубыя насмешки
надъ общими человеческими слабостями, не
воплощенными въ лицо и характеръ, и по
тому существующими равно везде, какъ и
нигде. О колорите местности и времени не
было вопроса, и потому нельзя было понять,
какой земле и какому веку принадлежать
действующш лица ромапа или повести; зато
можпо было иметь удовольствш по произволу
переносить ихъ въ какую угодно землю, въ
какой угодно векъ. Но взаменъ этого строго
требовалось, чтобы подле каждаго злодея
рисовался добродетельный человекъ, подле
глупца—умница, подле лжеца—правдолюбъ.
Имевъ эти герои не имели, но имъ дава
лись клички по ихъ качествамъ: Добросер-
довъ, Честоновъ, Прштовъ, Ножовъ, Воро-
ватинъ и т. п. Такъ писать было легко:
для этого не нужно было таланта, наблюда
тельности, живого чувства действительности;
а нужны были только некоторая образован
ность и начитанность, а главное—охота и
навыкъ писать. И подъ влшшемъ этихъ-то
понятай выросли п развились писатели той
школы, о которой мы говоримъ. Удивитель
но ли, что до сихъ поръ они все такъ же
понимаютъ искусство? Оно для ннхъ—пе-
винное и полезное заняты, которое должно
тешить читателя, представляя ему только
прштныя картины жизни, рисуя только об-
разованныхъ людей, н ни подъ какимъ ви-
домъ—неотесанныхъ мужиковъ въ зипунахъ
и лаптяхъ. Правда, еще эти писатели были
не стары, когда такъ-называемый роман-,
тпзмъ вторгся вдругъ и въ нашу литера
туру, когда романы Вальтеръ-Скотта сменили
«Ыалекъ Аделя» г-жи Котэнъ и знакомство
съ драмами Шекспира показало, что всяйй
человекъ, на какой бы низкой ступени обще
ства и даже человеческаго достоинства ни
стоялъ онъ, имеетъ полное право на вни-
манш искусства потому только, что онъ че
ловекъ. И мнопе изъ писателей неестествен
ной риторической школы горячо стали за
романтизмъ; но это произвело въ нихъ только
какую-то странную смесь старыхъ устано
вившихся понятай съ новыми неустановив-
шимпся. Они не могли въ нихъ примириться
по существенной противоположности другъ
другу. И потому наши романисты и ну-
веллпсты этой школы остались при старыхъ
понятаяхъ, сделавши несколько пелогиче-
скихъ устунокъ въ пользу новыхъ. Это отра -
зилось въ ихъ сочнненшхъ темъ, что они
стали заботиться о месгномъ колорите и по
зволяли себе рисовать и людей низгаихъ
сослшпй. Это называлось у нихъ н а р о д
но с т ью. Но въ чемъ состояла эта народ
ность? Въ томъ, что своимъ сколкамъ съ
чужеземныхъ образцовъ они давали русскш
имена, да еще иногда и псторичесюя, отчего
ихъ лица нисколько не делались русскими,
потому что прежде всего не были создашями
искусства, а были только бледными котями.
Вообще ихъ романы походили на нынешнш
руесте водевили, переделываемые изъ фран-
цузскихъ, посредствомъ переложенщ чуждыхъ
намъ французскихъ нравовъ на чуждые имъ
руссше нравы. Риторика всегда оставалась
риторикой, даже и подрумяненная плохо по-
нятнымъ романтизмомъ. Для яснаго уразу-
мешя новыхъ образцовъ искусства и но
выхъ о немъ понятий нужно было время, а
для обращены русской литературы на до
рогу самобытности нужны новые образцы въ
самой русской литературе. И таше образцы
даны были Пугакинымъ и потомъ Гоголемъ.