517 / 734
259
СОЧИНЕНИЯ
В. Г. БЬЛИНСКАГО.
260
Кольцова: въ нихъ и содержание, и форма
чисто русекш,—и, несмотря на всю объек
тивность своего гешя, Пугакинъ не могъ
бы написать ни одной песни въ род'Ь Коль
цова, потому что Кольцовъ одинъ и безраз
дельно владели тайной этой песни. Этой
песней онъ создали свой особенный, только
одному ему довлевппй млръ, въ которомъ и
сами Пушкинъ не могъ бы съ нимъ сояер-
ничествовать,—но не по недостатку таланта,
а
потому, что шръ песни Кольцова требу-
етъ всего человека, а для Пушкина, какъ
для гешя, этотъ ыфъ былъ бы слишкомъ
тесенъ и малъ, и потому могъ входить толь
ко, какъ эдементъ, въ огромный и необъят
ный мфъ Пушкинской поэзш.
Кольцовъ родился для поэзш, которую онъ
создали. Онъ былъ сыномъ народа въ пол-
номъ значенш этого слова. Бытъ, среди
котораго. онъ воспитался и выросъ, былъ
тотъ же крестьянсшй бытъ, хотя несколь
ко и выше его. Кольцовъ и выросъ среди
степей и мужиковъ. Онъ не для фразы, не
для краснаго словца, не воображешемъ, не
мечтой, а душой, сердцемъ, кровью любили
русскую природу, и все хорошее и прекрас
ное, что какъ зародыши, какъ возмож
ность живетъ въ натуре русскаго селяни
на. Не на словахъ, а на деле сочувство
вали онъ простому народу въ его горе-
стяхъ, радостяхъ и наслажденшхъ. Онъ
знали его нужды, горе и радость, прозу и
поэзио его жизни,—знали ихъ не по на-
слышке, не изъ книгъ, не черезъ изучеше,
а потому, что сами и по своей натуре, и
по своему положен® былъ вполне руссюй
человекъ. Онъ носилъ въ себе все элемен
ты русскаго духа, въ особенности—страш
ную силу въ страданш и въ наслажденш,
способность бешено предаваться и печали,
и веселью, а вместо того, чтобы падать
поди бременемъ самаго отчаянья, способ •
ность находить въ немъ какое-то буйное,
удалое, размашистое упоеше, а если уже
пасть, то спокойно, съ полными сознашемъ
своего паденш, не прибегая къ ложными
угешеншмъ, не ища спасешя въ томъ, че
го не нужно было ему въ его лучине дни.
Въ одной изъ своихъ песенъ онъ жалуется,
что у него нетъ воли,
Чтобъ въ чужой сторон!-
На людей поглядеть:
Чтобъ порой предъ б'Ьдой
За себя постоять-,
Подъ грозой роковой
Назадъ шагу не дать-,
И чтобъ съ горемъ, въ пиру.
Быть съ веселыми лидомъ;
На погибель итти—
ПЪсни п-Ьть .соловьемъ.
Нетъ, въ томъ не могло не быть такой
воли, кто въ столь мощныхъ образахъ могъ
выразить свою тоску по такой воле...
Нельзя было теснее слить своей жизни
съ жизнью народа, какъ это само собой
сделалось у Кольцова. Его радовала и уми
ляла рожь, шумящая спелыми колосомъ, и
на чужую ниву смотрели онъ съ любовью
крестьянина, который смотрить на свое
поле, орошенное его собственными пбтомъ.
Кольцовъ не былъ земледбльцемъ, но уро
жай были для него светдымъ праздни-
комъ: прочтите его «Песню пахаря» и
«Урожай». Сколько сочувствш къ крестьян
скому быту въ его «Крестьянской пирушке»
и въ песне:
Что ты спишь, мужичокъ!
В-Ьдь ужъ л-Ьто прошло,
ВЪдь ужъ осень на дворъ
..
Черезъ прясло глядитъ;
Всл-Ьдъ за нею зима
Въ теплой шуб-Ь идетъ,
Путь снЬжкомъ порошитъ,
Подъ саням» хруститъ.
ВсгЬ сосЬди на нихъ
ХлЪбъ везутъ, продаютъ,
Собираютъ казну,
Вражку ковшикомъ пыотъ.
Кольцовъ знали и любилъ крестьянстй
бытъ такъ, какъ онъ есть на самомъ деле,
не украшая и не поэтизируя его. Поэзш
этого быта нашелъ онъ въ самомъ этомъ
быте, а не въ риторике, не въ шитике, не
въ мечте, даже не въ фантазш своей, ко
торая давала ему только образы для выра-
женш уже даннаго ему действительностью
содержать И потому въ его песни смело
вошли и лапти, и рваные кафтаны, и вскло
ченный бороды, и старый онучи—и вся эта
грязь превратилась у него въ чистое золо
то поэзш. Любовь играетъ въ его песняхъ
большую, но далеко не исключительную
роль: нетъ, въ нихъ вошли и друпе, мо-
жетъ быть, еще более обнце элементы, изъ
которыхъ слагается руссюй простонародный
бытъ. Мотивъ многихъ его песенъ соста-
вляетъ то нужда и бедность, то борьба изъ-
за копейки, то прожитое счастье, то жалоба
на судьбу-мачиху.
Въ одной песне крестьянинъ садится за
столъ, чтобы подумать, какъ ему жить одино
кому; въ другой выражено разумье кресть
янина, на что ему решиться — жить ли
въ чужихъ людяхъ, или дома браниться съ
старикомъ-отцомъ, разсказывать ребятиш
ками сказки, б о т е т ь , стареться. Такъ го
ворить онъ, хоть оно и не того, но ужъ
такъ бы и быть, да кто пойдетъ за нищаго?
«Где избытокъ мой зарыть лежитъ?» И это
раздумье разрешается въ саркастическую
русскую иронда:
Куда глянешь—всюду наша степь; #
На горахъ—л-Ьса, сады, дом&;
На дн-Ь моря—груды золота;
Облака идутъ—наряди нееутъ!,..