458 / 734
141
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
142
ра Алексеевича. Это не дастъ большой ра
боты вниманью читателей, — а между т'Ьмъ
посреди нихъ, вероятно, найдутся тате, ко
торыми эти выписаниыя нами места пока
жутся какъ будто новыми, въ первый разъ
прочитанными, и это обстоятельство, можетъ
быть, заставить ихъ вновь перечесть всю
повЬсть и сознаться себе, что они только
при этомъ второмъ чтенщ поняли ее... Та
т я произведет я, какъ «Бедные Люди», пи-
кому не даются съ перваго раза,: они тре-
буютъ не только чтешя, по и изучении
„Пишу къ вамъ вне себя. Я весь взволно
вать страшными происшествшмъ.. Голова моя
вертится кругомъ. Я|чувствую, что все вокругъ
меня вертится. Ахъ, родная моя, что я разска-
жу-то вамъ теиерь! Вотъ мы и не предчувство
вали этого. ПЬтъ, я не верю, чтобы я не пред
чувствовали: я все это предчувствовали. Все
вто заране слышалось моему сердцу! Я далее
намедни во сне что-то видели подобное.
„Вотъ что случилось. — Разскажу вамъ безъ
слога, а таки, какъ мне на душу Господь по
ложить. Пошелъ я сегодня въ должность. При-
шелъ, сижу, нишу. А нужно вамъ знать, ма
точка, что я и вчера писали тоже. Ну, такъ
вотъ вчера подходить ко мне Тимофей Ивано
вичи и лично изволи
1
ъ показывать, что—вотъ,
дескать, бумага нужная, спешная. Перепишите,
говорить, Макаръ Алексеевичи, почище, по
спешно и тщательно; сегодня къ подписанию
идехъ.—Заметить вамъ нужно, ангельчикъ, что
вчерашняго дня я были сами не свой, ни на
что и глядеть не хотелось; грусть, тоска такая
напала! На сердце холодно, на душе темно;
въ памяти все вы были, моя ясочка. Ну, вотъ,
я и принялся переписывать; переписали чисто,
хорошо, только ужъ не знаю какъ вамъ точнее
сказать, сами ли нечистый меня попутали, или
тайными судьбами какими определено было,
или просто такъ должно было сделаться—
только пропустили я целую строчку; смысли
то и вышелъ Господь его знаетъ какой, просто
никакого не вышло.
]Съ
бумагой-то вчера опо
здали и подали ее на нодписате его превос
ходительству только сегодня. Я, какъ ни въ
чемъ не бывало, являюсь сегодня въ обычный
часъ и располагаюсь рядкомъ съ Емельяномъ
Ивановичемъ. Нужно вамъ заметить, родная,
что я съ недавняго времени стали вдвое более
прежняго совеститься и въ стыдъ приходить.
Я въ последнее время и не глядели ни на
кого. Чуть етулъ заскрипитъ у кого-нибудь,
такъ ужъ я ни живи, ни мертвъ. Вотъ точно
такъ и сегодня, приникъ, присмирели, ежомъ
сижу, такъ что Ефимъ Акимовичи (такой зади
рала, какого и на свете до него не было) ска
зали во всеуслышаше: Что, дескать, вы, Ма
каръ Алексеевичи, сидите сегодня такими у-у-у!
да тутъ такую гримасу скорчили, что все, кто
около него и меня пи были, такъ и покатились
со смеху, и ужъ, разумеется, на мой счетъ! II
пошли, и пошли! Я и уши прижали, и глаза
зажмурили, сижу себе, не шевелюсь. Таковъ
ужъ обычай мой; они этакъ скорее отстаютъ.
И такъ я уткнулся носомъ въ бумагу и пишу
перомъ. Вдругъ слышу шумъ, беготня, суетня;
слышу—не обманываются ли уши мои? зовутъ
меня, требуютъ меня, зовутъ Девушкина. Задро
жало у меня сердце въ груди, и ужъ сами не
внаю, чего я испугался; только знаю то, что я
такъ испугался, какъ никогда еще въ жизни
со мной не было. Я приросъ къ стулу,—и какъ
ни въ чемъ не бывало, точно и не я. Но вотъ,
опять начали; ближе и ближе. ’Вотъ ужъ надъ
самыми ухомъ моими: дескать, Девушкина!
Девушкина! где Девушкинъ? Подымаю глаза:
передо мной Евстаф!й Иваигвичъ; говорить:
Макаръ Алексеевичи! къ его превосходитель
ству, скорее! Веды вы съ бумагой наделали.
Только это одно и сказалъ, да довольно, не
правда ли, маточка, довольно сказано было?
Я помертвели, оледенелъ, чувствъ лишился,
иду—ну, да ужъ просто ни живъ, ни мертвъ
отправился. Ведутъ меня черезъ одну комнату,
черезъ другую комнату, черезъ третью комна
ту, въ кабинетъ — предсталъ! Положятельнаго
отчета, объ чемъ я тогда думали, я вамъ дать
не могу. Вижу, стоять его превосходительство,
вокругъ него все они. Я, кажется, не покло
нился; позабыли. Оторопели такъ, что и губы
трясутся, и ноги трясутся. Да и было отъ чего,
маточка. Во-первыхъ, совестно; я взглянули
направо въ зеркало, такъ просто было, отъ
чего съ ума сойти отъ того, что я тамъ уви
дели. А во-вторыхъ, я всегда делалъ такъ,
какъ будто бы меня и на свет'Ь не было. Такъ
что едва ли его превосходительство были из
вестны о существовали моемъ. Можетъ быть,
слышали, такъ мелькомъ, что есть у нихъ въ
ведомстве Девушкинъ, но въ кратчайнпя сего
сношешя никогда не входили.
„Начали гневно: какъ же это вы, сударь! Че
го вы смотрите? нужная бумага, нужно къ спе
ху, а вы ее портите. И какъ же вы это,—тутъ
его превосходительство обратился къ Евстафно
Ивановичу. Я только слышу, какъ до меня
звуки словъ долетаютъ:—нераденье! неосмотри
тельность! Вводите въ непр1ятпости! — Я рас
крыли, было, ротъ для чего-то. Хотели, был",
прощенья просить, да не могь, убежать—поку
ситься не смели, и тутъ... тутъ, маточка, такое
случилось, что я и теперь едва перо держу отъ
стыда.—Моя пуговка—ну ее къ бесу—пуговка,
что висела у меня на ниточке—вдругъ сорва
лась, отскочила, запрыгала (я, видно, задели ее
нечаянно), зазвенела, покатилась и прямо,
такъ-таки прямо, проклятая, къ стопами его
превосходительства, и это посреди всеобщаго
молчашя! Вотъ и все было мое оправдаше, все
пзвинеше, весь ответь, все, что я собирался
сказать его превосходительству! Последствш бы
ли ужасны! Его превосходительство тотчасъ
обратили внимате на фигуру мою и на мой
костюмъ. Я вспомнили, чтб я видели въ зер
кале, я бросился ловить пуговку, нашла па
меня дурь, нагнулся, хочу взять пуговку, ка
тается, вертится, не могу поймать, словомъ, и
въ отношеши ловкости отличился. Тутъ ужъ я
чувствую, что и последнш силы меня оста-
вляютъ, что ужъ все, все потеряно! Вся репу-
тацш потеряна, весь человеки пропали! А тутъ
въ обоихъ ушахъ ни съ того, пи еъ сего и Те
реза, и Фальдони, и пошло перезванивать. На-
конецъ, поймали пуговку, приподнялся, вытя
нулся, да ужъ коли дураки, такъ стояли бы
себе смирно, руки по швамъ! Такъ нетъ же.
Начали пуговку къ оторванными нитками при
лаживать, точно оттого она и пристанетъ; да
еще улыбаюсь, да еще улыбаюсь. Его превос
ходительство отвернулись сначала, потомъ
опять на меня взглянули — слышу говорить
Евстафно Ивановичу: какъ же?... посмотрите, въ
какомъ они виде?... какъ онъ!... что онъ!..—Ахъ,
родная моя, что ужъ тутъ—какъ онъ? Да что
онъ? отличился, въ полномъ смысле слова от
личился. Слышу, Евстафгй Ивановичи гово
рить—не замеченъ, ни въ чемъ не замеченъ,