402 / 734
29
I. Ш'ИТИЧЕСКШ СТАТЬП.
что въ степяхъ 4здятъ по дЗзламъ и по
нуждгЬ, а ие изъ любопытства, не для из
учения! Ты называешь всЪ вещи ихъ настоя
щими именами, мйсяцъ называешь просто
м'Ьсяцемъ, а не воздушной или небесной
ночной лампадой! Ахъ, если бы зналъ ты,
какъ уменъ твой глупый отв'Ьтъ: «мы не
путешествуемъ, а фдемъ изъ Москвы въ
Мордасы; мы—не путешественники, а про
сто—дворяне, ■Ьдемъ-себ'Ь въ деревню!..»
Иванъ Васильевичъ книжнымъ языкомъ
толкуетъ своему спутнику о польза путе-
шествШ,- и ВасилШ Ивановичъ, ничего не
понимая, но смутно предчувствуя, что юноша
несетъ страшную дпчь, отвечаешь ему:
«Вотъ-съ». Иванъ Васильевичъ съ рито-
рическимъ восторгомъ говоритъ о своихъ
предполагаемыхъ пухевыхъ впечатдйшяхъ,
о пользй, которую сд£лаетъ его книга;
Васшпй Ивановичъ, наконецъ, объясняется
на-прямки: «Ты все такое мелишь странное».
Иванъ Васильевичъ толкуетъ о своей любви и
своемъ уваженш къ русскому мужику и рус
скому барину, и о своей ненависти и своемъ
презр'Ъеш къ чиновнику. Васшшй Ивановичъ,
челов'Ькъ умный по привычкЪ, и потому со
вершенно чуждый и благогов'Ьнш къ мужику
и барину, и презрЪнш къ чиновнику, такъ
какъ вс^хъ ихъ онъ ваходитъ въ порядка
вещей, спрашиваетъ: «А отчего же это,
батюшка, ненавидите вы чиновниковъ?»
Иванъ Васильевичъ прлбйгаетъ къ уловжб
вс'Ьхъ людей, которые ничего не въ состоя-
нш понять въ идей, въ принцип^, въ псточ-
никЬ, а все понимахотъ случайно, и раздЪ-
ляетъ чиновниковъ на благородныхъ, ко-
торыхъ онъ уважаетъ, и на такихъ, кото-
рыхъ презираетъ за ихъ трактирную обра
зованность, за отсутствш въ нихъ всего
русскаго, за взяточничества Отсутствш
всего русскаго—и взяточничество! Каковъ?..
Браня чиновниковъ, онъ восхищается му-
жиками, уверяя, что ничего не можетъ
быть красивее и живописнее ихъ. «Въ му-
жикй, — говоритъ онъ, — таится зародышъ
русскаго богатырскаго духа, начало нашего
о т е ч е с т в е я н а г о (народнаго, нащональ-
наго) величш».— «Хитрыя бываютъ бестш!»
заметишь Василй Ивавовичъ... Апологистъ
не смешался отъ этого занЬчанш, совершен
но чуждаго всякихъ. претевшй на остро-
ум!е или юморъ, но которое тЬмъ порази
тельнее, ч4мъ невиннее и простодушнее,—
и поставили въ огромную заслугу мужику
его, будто бы, способность сделаться, по
желанно (желательно бы знать, чьему?),
музыкантомъ, механикомъ, живописцемъ,
управителемъ, чемъ угодно. Если хотите,—
это, къ сожалешю, справедливо: изъ страха
или изъ корысти руссшй человъкъ возь
мется за все, вопреки мудрому правилу:
ВИда, коль пироги начнетъ печи сапожпикъ,
А сапоги тачать пирожникъ.
Докажите русскому человеку хоть Апол
лона Вельведерскаго: онъ не сконфузится
и топоромъ, и скобелью сделаетъ изъ ело-
ваго бревна Аполлона Вельведерскаго, да
еще будетъ божиться, что его работа на
стоящая н е м е ц к а я . Потому-то руссюе
потхупатели такъ страстны къ иностранной
работе и такъ боятся отечественныхъ
изделШ. Конечно, способность и готовность
ко всему, хотя бы и вынужденная, имеетъ
свою хорошую сторону и иногда творитъ
чудеса: противъ этого мы ни слова. Но
ведь и н о г д а совсемъ не то, что в с е г д а ,
и to u r de force, какъ дело случайности и
удачи, совсемъ не то, что свободное произве
дете таланта или природной способности,
развитой правилънымъ учешемъ. Умы по
верхностные любятъ увлекаться блестящимъ,
бросающимся въ глаза, парадоксальнымъ;
но умъ основательный не позволить себе
увлечься лицевой стороной предмета, не
посмотревъ на изнанку; естественное и
простое онъ всегда предпочтетъ насиль
ственному и хитрому.
Есть однако жъ въ апологш Ивана Ва
сильевича мысль очень умная и дельная—
о гнусности и вреде существа, называема-
го д в о р о в ы м ъ ч е л о в е к о м ъ; есть честь
истины и въ его одиостороннемъ взгляде
на чиновника, какъ потомка двороваго че
ловека.
„Дворовый не что иное, какъ первый шагъ
къ чиновнику. Дворовый обритъ, ходить въ
длинноиоломъ сюртук* домашняго сукна. Дво
ровый служить пот'Ьхой праздной л*пи и при-
выкаетъ къ тунеядству и разврату. Дворовый
уже пьянствуетъ и воруетъ, и важничаетъ, и
презираетъ мужика, который за него трудится
и платить за пего подушныя. Потомъ, при
благополучныхъ обстоясельствахъ, дворовый
вступаетъ и въ конторщики, въ вольноотпущен
ные, въ приказные; приказный презираетъ и
двороваго, и мужика, и учится уже крючко
творству, и потихоньку отъ исправника подби-
раетъ себ* куръ да гривенники. У неге
сюртукъ нанковый, волосы примазанные. О
бь
обучается уже воровству систематическому.
Потомъ приказный спускается еще на ступень
ниже, делается пиецомъ, повытчикомъ, секре-
таремъ и, наконецъ, настоящимъ чнновиикомъ.
Тогда сфера его увеличивается; тогда полу
чаешь онъ другое быпе: презираетъ и мужика,
и нриказнаго, потому что они, изволите ви-
д*ть, люди необразованные. Онъ им*етъ уже
выснпя потребности, и потому крадетъ уже
ассигнациями. Ему в*дь надо пить донское,
курить табакъ Жукова, играть въ банчикъ,
*здить въ тарантас*, выписывать для жены
чепцы съ серебряными колосьями и шелковыя
платья. Для этого онъ безъ мал'Ьйшаго зазр*-
щя совести вступаетъ на свое м*сто, какъ ку-
пецъ вступаетъ въ лавку, и торгуехъ своимъ
влшшемъ, какъ товаромъ. Попадается иной,
другой... „Ништо ему, говорить собратья. Бери,
да ум*й“ (стр. 30—31).
30