401 / 734
27
СОЧИНЕНШ
В. Г.
БЬЛИНСКАГО.
28
же тебя знаю: ты боекъ только на сдовахъ.
а натурка твоя жиденькая, и ты спасуешь
передъ прозой жизни, даже и не попытав
шись побороться съ нею!,.. Конечно, Ва-
сшйй Ивановичъ и не думалъ иронизиро
вать, и сэмъ не подозревали глубокаго смы
сла своихъ словъ, но в'Ьдь онъ—безсозна-
тельный, непосредственный здравый смыслъ:
онъ уменъ, какъ действительность, какъ
природа, которая никогда не ошибается, но
которая сама не внаетъ ни того, что она
разумна, ни того, какъ она разумна, ни даже
того, что она существуетъ... Да и зач*мъ
Васидпо Ивановичу сознайте? онъ силенъ и
безъ него — большинство, толпа, словомъ,
действительность за него; а на стороне
Ивана Васильевича только слова и фразы.
Если хотите, на лестнице нравственнаго со-,
вершенства посл*дшй стоить несравненно
выше перваго; но но собственному, исклю
чительному свойству действительности, сре
ди которой оба они живутъ,—въ сущности
оба они сходятъ на нуль. Одинъ, какъ мед
ведь, мечтаетъ, идя по Тверскому бульвару,
о московскихъ удовольствшхъ
„Въ самомъ д*л*, какъ подумаешь, Англгйсктй
клубъ, НЪмецктй клубъ, Коммерчески клубъ, и
все столы съ картами, къ которымъ можно нря-
сЬсть, чтобы посмотреть, какъ люди играютъ
большую и малую игру. А тамъ лото, за кото
рымъ сидятъ помещики, и бильярдъ съ усатыми
игроками и шутливыми маркёрами. Что за раз
долье!... а цыгане-то, комедш-то, а медвЬжья
травля меделянскими мордашками у Рогожской
Заставы, а гулянье за городомъ, а театръ-то,
театръ, гд* пляшутъ тагая красавицы, и ногами
такю вензеля выд'Ьлываютъ, что просто глазамъ
не в*ришь...“
Другой, какъ попугай, мечтаетъ о париж-
скихъ удовольетыяхъ:
„Господи, Боже мой, какъ жаль, что такъ мало
здЪсь движенш и жизни... Nel furor... то ли д*ло
Парижъ.. della tempesta. Ахъ Паряжъ, Парижъ!
Гд* твои гризетки, твои театры и балы Мюзара...
Nel furor. Какъ вспомнишь: Лаблашь, Гризи,
Фанни Эльслеръ, а зд*сь только что спраши-
ваютъ, какой у тебя чинъ. Скажешь: губернсшй
секретарь—никто на тебя и смотрЪть не хочетъ...
della tempesta!“
Дтб за странная пустота, что за странное
ничтожество въ чувствахъ этихъ двухъ
представителей двухъ в*ковъ!
Мы не будемъ распространяться о див-
номъ экипаж*, по имени котораго названо
новое сочинеше графа Соллогуба, о сунду-
кахъ, сундучкахъ, коробкахъ, коробочкахъ,
боченкахъ, которыми зтотъ экипажъ загро-
можденъ и увязанъ снаружи, о перинахъ, тю-
фякахъ, подушкахъ, которыми онъ заваленъ
снутри; скажемъ только, что талантъ авто
ра неподражаемъ въ отношенш вс*хъ этихъ
подробностей. Тарантасъ готовь двинуться;
наконецъ, явился и Иванъ Васильевичъ.
„Воротникъ его макинтоша былъ поднять
выше ушей; подъ мышкой былъ
у
него неболь
шой чемоданчикъ, а въ рукахь держалъ онъ
шелковый зонтикъ, дорожный мЪшокъ со сталь-
нымъ замочкомъ и прекрасно переплетенную
въ коричневый сафьянъ книгу со стальными
застежками и тонко очиненнымъ каргвдашемъ.
— А, Иванъ Васильевичъ! сказалъ ВасилВ!
Ивановичъ.—Пора, батюшка. Да гд* же кладь
твоя?
— У меня ничего н*тъ больше съ собой.
— Эва! да ты, братъ, этакъ въ м*тк*-то
своемъ замерзнешь. Хорошо, что у меня есть
лиш тй тулупчикъ на заячьемъ м*ху. Да-бишь,
скажи, пожалуйста, что подъ тебя подложить,
перину или тюфякъ?
— Какъ? съ ужасомъ спросилъ Иванъ Ва
сильевичъ.
— Я у тебя спрашиваю, чтб ты больше лю
бишь, тюфякъ или перину? Иванъ Васильевичъ
готовь былъ бежать и съ отчаяшемъ погляды-
валъ со стороны на сторону. Ему казалось, что
вся Европа увидитъ его въ тулуп*, въ перин*
и въ тарантас*“ (стр. 20).
Да, было отчего въ отчаянье щийти! И
вотъ въ чемъ состоитъ европеизмъ господь
въ род* Ивана Еасильевнча. Этимъ людямъ
и въ голову не входить, что если въ Европ*
вс* стремятся къ опоэтизирование своего
быта, — зато никто, при недостатка, при
переворот* обстоятельетвъ, при случа*, не
постыдится ни с*сть въ какой угодно та
рантасъ, ни вычистить себ*, при нужд*,
сапоги. Этого рода евронейцевъ, въ отдичш
отъ истинныхъ европейцевъ, не худо бы на
зывать европейцами- татарами...
Ивану Васильевичу было грустно, но д*-
лать нечего Онъ промотался по-русски и
нашелъ случай доплестись до дому; при
томъ же дорогой онъ можетъ изучать Рос-
сш и вести свои записки... Все бы хорошо.
«Но эта неблагородная перина, но эти ситцсвыя
подушки, но этотъ ужасный тарантасъ!..» Въ
самомъ д*л* ужасно!..
Васшпй Ивановичъ?
— Что, батюшка?
— Знаете ли, о чемъ я думаю?
— Н*тъ, батюшка, не знаю.
— Я думаю, что такъ какъ мы собираемся
теперь путешествовать...
— Что, что, батюшка... Какое путешествю?
— Да в*дь мы теперь путешествуемъ.
— Н*тъ, Иванъ Васильевичъ, совс*мъ н*тъ.
Мы просто *демъ изъ Москвы въ Мордасы,
черезъ Казань.
— Ну, да в*дь это тоже путешествю.
— Какое, батюшка, путешествю. Нутеше-
ствуютъ тамъ, за границей, въ Н*мечин*; а мы
чтб за путешественники? Просто — дворяне,
*демъ-себ* въ деревню.“
О, Васшпй Ивановичъ! о, велишй практи-
чесшй философъ, отъ роду не философство-
вавш1й! Еакъ, съ своей безграмотностью,
какъ умн'Ье ты этого полуграмотнаго фер
тика! Потому умн*е, что какъ бы ни были
грубы твои понятая, ихъ корень въ дей
ствительности, а не въ книг*, и, вЬрный
степовому началу своей жизни, ты знаешь