395 / 734
15
С0ЧИКЕН1Я В. Г. ВМИНСКАГО.
16
его убйждете, — въ первую минуту ему
какъ будто больно оттого, но въ следующую
затЬмъ минуту онъ или самъ сочиняетъ
себе новое убёждеше, или возьметъ на про-
катъ чужое, и на этомъ успокоится. Силь
ное сомнете и его муки чужды Ивану Ва
сильевичу. Умъ его—парадоксальный и бро
сается или на все блестящее, или на все
странное. Иго дважды-два—четыре, это для
него истина пошлая, грустная, и потому во
всемъ онъ старается изъ двухъ, умножен-
ныхъ на два, сделать четыре съ половиной
или
съ четвертью. Простая истина невыно
сима ему, и, какъ вей романтики и стра-
дательно-поэтическш натуры, онъ предоста-
вляетъ ее людямъ съ холодными умомъ,
безъ сердца. Во всемъ онъ видитъ только
одну сторону, — ту, которая прежде бро
сится ему въ глаза, и изъ-за нея ужъ нп-
какъ не можетъ вид'Ьть другнхъ сторонъ.
Онъ хочетъ во всемъ встречать одно, и го
лова его никакъ не можетъ мирить проти
воположностей въ одномъ и томъ же пред
мете. Такъ, напримЕръ, во Францщ онъ
увидЕли борьбу корыстныхъ расчетовъ и
мелкихъ интриги—и съ тйхъ поръ Францш,
его прежней идеалъ, вовсе перестала суще
ствовать для него... Онъ неспособенъ по
нять, что добро и зло идутъ о-бонъ, и что
безъ борьбы добра со зломъ не было бы
движенш, развитш, прогресса,
сдоеомъ
—
жизни; что историческое лицо можетъ въ
одно
и
то
же время действовать и по
искреннему убйждешю и по самолюбпо, и
что иеторш— говоря метафорически — есть
гумно, на которомъ цепами анализа отде
ляются зерна отъ мякины человеческихъ
дЬяшй, и что количество мякины, хотя бы
и превосходящее количество зеренъ, ни
когда не можетъ уничтожить цены и до
стоинства самыхъ зеренъ. Нетъ, ему давайте
или одно белое, или одно черное, но теней
и разнообразен красовъ онъ не любитъ. Для
него не существуютъ люди такъ, какъ они
суть: онъ видитъ въ нихъ или демоновъ,
или ангеловъ. Все это происходить отъ
бедности его натуры, решительно неспо
собной ни къ убЕждешямъ, ни къ етра-
стямъ, способной только къ фантазШкамъ и
чувствованьицамъ. А между темъ съ техъ
поръ, какъ только началъ онъ себя помнить,
онъ смотрелъ на себя, какъ на человека,
отмеченнаго перстомъ ПровидЬшя, назна-
ченнаго къ чему-то великому или по край
ней мере необыкновенному... Это очень обык
новенное явлеше въ обществахъ неустано-
вившихся, полуобразованныхъ, где вое пе
стро, где невежество рядомъ идетъ съ зна-
шемъ, образованность — съ дикостью. Въ
такомъ обществе всякому человеку, который
обнаруживаетъ какое-нибудь стремлеше или
хоть просто претензш на образованность!
который живетъ не совсемъ такъ, какъ вей
живутъ, и любить разеуждать,—всякому та
кому человеку легко уверить себя (и при
томъ очень искренно) и другихъ, что онъ—
гешальный человекъ. Если же при этомъ
онъ не глупъ и не тупъ, одаргнъ способ
ностью легко схватывать со всего вершкп,
много читаетъ, обо всемъ говорить съ жа-
ромъ и решительно, бранить толпу, да сби
рается путешествовать—то онъ гений, не
пременно гешй! ВслЬдствш этого онъ всю
жизнь къ чему-то готовится... Прежде Ива
ны Васильевичи носились съ своими непо
нятыми толпе внутренними страдавший,
восторгами и разочарованшми, корчили изъ
себя Фаустовъ, Манфредов г, Корсаровъ;
теперь мода на эти глупости проходить,
и потому Иваны Васильевичи теперь пусти
лись изучать Западъ и Россго, чтобъ раз
гадать будущность отечества и узнать, чемъ
они могутъ быть ему полезны. Въ томъ и
другомъ случае главную роль играетъ не
померное самолюбйе бедной натуры; само-
любш—единственная страсть такихъ людей.
Прежде Иваны Васильевичи съ истинно-ге-
шальнымъ самоотвержешемъ доходили до
грустнаго убеждения, что толпе не понять
ихъ, и что имъ нечего делать на земле;
теперь это сделалось пошло, и потому те
перь Иваны Васильевичи решились убедиться,
что Западъ гшетъ...
Вотъ нашъ взглядъ на Ивана Василье
вича, какъ на лицо, на характеръ. Когда
мы проследимъ нить событай, развиваю
щихся въ «Тарантасе»,—читатели увидятъ
сами, до какой степени вТрень нашъ
взглядъ. Но прежде намъ над био сказать,
что авторъ «Тарантаса» очень умно и ловко
далъ своему маленькому донъ-Кихоту спут
ника,—не Санчо-Пансу, а олицетворенный
непосредственный здравый емыслъ, въ лице
Васидщ Ивановича, медведеобразнаго, но
весьма почгеннаго казанскаго помещика.
Иванъ Васильевичъ — непризнанный, само
званный гешй, питаюнцй реформаторски! на-
меренш насчетъ толпы; Василий Ивано
вичи—толпа, которая своими пошлыми здра
выми смысломъ обиваетъ восковыя крылья
самозванному гевш. Здравый смысли толпы
кажется пошлыми пстинному гевш и рано
или поздно падаетъ во прахъ передъ его
высокими безумшмъ; но онъ — бичъ само
любивой посредственности, и немилосердно
бьетъ ее, даже иногда самъ не зная, какъ
и чемъ. Таковы отношешя другъ къ другу
обоихъ героевъ «Тарантаса». Первую и глав
ную роль играетъ, безъ сомнЕнш, Иванъ Ва
сильевичи; но Басил ¡й Ивановичи необхо-
димъ для Ивана Васильевича: безъ перваго
последний не были бы такъ опредЬлительно,