338 / 734
•667
С0ЧИНЕИ1Я В. Г. БЪЛИНСКАГО.
668
Оверхь того, мы выписали изъ этой сцены
решительно все, что можно осуждать какъ
ложь въ отпошеши къ русской действитель
ности того времени: все остальное такъ
глубоко проникнуто русекимъ духомъ, такъ
глубоко верно исторической истине, какъ
только могъ это сделать лишь г е т й Пуш
кина—истинно-нагаональнаго русскаго поэта.
Какая, напримеръ, глубоко верная черта
русскаго духа заключается въ этихъ ело-
вахъ Пимена:
Да вЪдахотъ потомки православныхъ
Земли родной минувшую судьбу,
Своихъ царей великихъ поминаютъ
За ихъ труды, за славу, за добро—
А за грЪхи, за темныя дЬянья
Спасителя смиренно умоляютъ.
Вообще въ этой сцене удивительно хорошо
обрисованы, въ ихъ противоположности,
характеры Пимена и Григория; одинъ—
идеалъ безмятежнаго спокойствш въ простоте
ума и сердца, какъ тихй светъ лампады,
озаряющей въ темиомъ углу иконы визан-
тайской живописи; другой—весь безпокой-
ство и тревога. Григорш трижды снится
одна и та же греза. Проснувшись, онъ
дивится спокойствш, съ которыми старецъ
пишетъ свою летопись, — и въ это время
рисуетъ идеалъ историка, который въ то
время былъ невозможенъ, другими словами,
выговариваетъ превосходнейшую поэтиче
скую ложь:
Ни на чед'Ь высокомъ, ни во взорахъ
Нельзя прочесть его
сокрытыхъ думъ;
Все тотъ же видъ смиренный, величавый,
Такъ точно дьякъ, въ приказахъ пос'Ёд'Ьлый,
Спокойно зритъ на правыхъ и виновныхъ,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не вЪдая ни жалости, ни гпЪва.
Затемъ онъ разсказываетъ старцу о «бесов-
скомъ мечтания», смущавшемъ сонъ его:
МнЪ снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; съ высоты
Мне виделась Москва, что муравейникъ;
Внизу народъ на площади кипелъ
И на меня указывалъ со смехомъ;
II стыдно мне, и страшно становилось,
И, падая стремглавъ, я пробуждался...
Въ этомъ тревожномъ сне—весь будунцй
Самозванецъ... И какъ по-русски обрисованъ
онъ, какая верность въ каждомъ слове, въ
каждой черте! Вотъ еще два монолога—
факты глубоко-вернаго, глубоко-русскаго
изображена этихъ двухъ чисто-русскихъ и
такъ противоположныхъ характеровъ:
П и м е н ъ.
Младая кровь играетъ;
Смиряй себя молитвой и постомъ,
И сны твои видЪшй легкихъ будутъ
Исполнены. Доныне—если я,
Невольною дремотой обезсиленъ,
Не сотворю молитвы долгой къ ночи—
Мой старый сонъ не тихъ и не безгрешенъ;
Мне чудятся то шумные пиры,
То ратный стань, то схватки боевыя,
Безумный потехи юныхъ летъ!
Г р и г о р х.й.
Какъ весело провелъ ты свою младость!
Ты воевалъ подъ башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйскомъ отражалъ,
Ты виделъ дворъ и роскошь 1оанна!
Счастливь! а я отъ отроческихъ летъ
По келшмъ скитаюсь, бедный инокъ!
Зачемъ и мне не тешиться въ бояхъ,
Не пировать за царскою трапезой?
Успелъ бы я, какъ ты, на старость летъ
Отъ суеты, отъ мща отложиться,
Произнести монашества обетъ
И въ тихую обитель затвориться.
Сл'ЬдующШ загЪмъ длинный монологъ Пи
мена о сует!; света и проимуществе затвор
нической жизни—верхъ совершенства! Тутъ
руссюй духъ, тутъ Русью пахнетъ! Ничья,
никакая исторш Росши не дастъ такого
яснаго, живого созерцатя духа русской
жизни, какъ это простодушное, безхитрост-
ное
разсуждеше
отшельника.
Картина
Панна Грознаго, искавшаго успокоена «въ
подобш монашескихъ трудовъ»; характери
стика Оеодора и разсказъ о его смерти,—
все это чудо искусства, неподражаемые
образы русской жизни до-Петровской эпохи!
Вообще вся эта превосходная сцена сама
по
себе
есть великое художественное
произведете, полное и оконченное. Она
показала, какъ, какимъ языкомъ должны пи
саться драматичесюя сцены изъ русской исто
рш, если ужъ оне должны писаться,—и если
не всегда, то надолго убила возможность
такихъ сценъ въ русской литературе, по
тому что скоро ли можно дождаться такого
таланта, который после Пушкина могъ бы
подвизаться на этомъ поприще?.. А при этомъ
еще нельзя не подумать, не истощили ли
Пушкинъ своей трагедшй всего содержана
русской жизни до Петра Великаго такъ, что
касаться другихъ эпохъ и другихъ событай
историческихъ значило бы только—съ дру
гими именами и назван!ями повторить одну
и ту же основную мысль, и потому быть
убШственно однообразными?..
Теперь о частностяхъ. Вся трагедия какъ
будто состоитъ изъ отдельныхъ частей или
сценъ, изъ которыхъ каждая существуетъ
какъ будто независимо отъ целаго. Это по-
казываетъ, что трагедш Пушкина есть дра
матическая хроника, образецъ, который со
здашь Шекшшромъ. Кроме превосходной сце
ны въ Чудовомъ монастыре, между старцемъ
Пименомъ и Отрепьевыми, въ трагедш Пуш
кина есть много прекрасныхъ сценъ. Тако
вы: первая—въ кремлевскихъ палатахъ меж
ду Воротынскими и Шуйскими, въ которой
и исторически, и поэтически верно обрисо-