329 / 734
•«49
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
650
какъ будто бы въ этомъ уже невозможно
никакое сомнете. Юноша Годуновъ, пре
красный лицомъ, светлый умомъ, блестяпцй
краснорЬчшмъ, зять палача Малюты Скура
това, и въ рядахъ опричины умгЬлъ остаться
чистымъ отъ разврата, злодейства и крови.
Черта характера необыкновеннаго! Но въ
ней еще не видно строгой й глубокой до
бродетели: по крайней мере последующая
жизнь Годунова не подтверждаетъ этого. Бу
дучи царемъ, онъ не долго сдерживаль по
рывы своей подозрительности и скоро сде
лался мучителемъ и тираномъ. ТВообще, ес
ли онъ при Грозномъ не запятяалъ себя
кровью,—въ этомъ видно больше ловкости,
уменья и расчета, нежели добродетели. Го
дуновъ быдъ необыкновенно уменъ. и по
тому не могь не гнушаться злодействомъ,
совершеннымъ безъ нужды и безъ причины.
Впрочемъ, мы этими не хотимъ сказать, чтобъ
Годуновъ былъ лицемерный злодей; нйтъ, мы
хотимъ только сказать, что можно въ одно
и то же время не быть ни злодеемъ, ниге-
роемъ добродетели и не любить злодейства
въ одно и то же время по чувству и по рас
чету... КарамзинскШ Годуновъ—лицо совер
шенно двойственное, подобно Грозному: онъ
и мудръ и ограниченъ, злодей и доброде
тельный человйкъ, и ангелъ и демонъ. Онъ
убиваетъ законнаго наследника престола,
сына своего перваго благодетеля и брата
•своего второго благодетеля, мудро правитъ
государствомъ и, принимая корону, клянется,
что въ его царстве не будетъ нищихъ и убо-
гихъ, и что последней рубашкой будетъ онъ
делиться съ народомъ. И честно держитъ
онъ свое обещаше: онъ дЬлаетъ для народа
все, что только было въ его средствахъ и
силахъ сделать. А между темъ народъ хо-
четъ любить его—и не можетъ любить! Онъ
приписываетъ ему убшше царевича; онъ ви-
дитъ въ немъ умышленнаго виновника всйхъ
б е д с т й , обрушившихся надъ Россшй; взво-
дитъ на него обвиненш самыя недепыя и
безсмыеленныя, какъ, напримеръ, смерть дат-
■скаго царевича, нареченнаго жениха его
милой дочери. Годуновъ все это видитъ и
знаетъ.
Пушкинъ безподобно передалъ жалобы
Карамзинскаго Годунова на народъ:
МнЪ счастья нЪтъ. Я думалъ свой народъ
Въ довольствш, во слав* успокоить,
Щедротами любовь его снискать,
Но отложилъ пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,—
Они любить ум'Ьютъ только мертвыхъ.
Безумны мы, когда народный плескъ
Иль ярый вопль тревожитъ сердце наше.
Богъ насылалъ на землю вашу гладъ:
Народъ завылъ, въ мученьяхъ погибая;
Я отворилъ имъ житницы; я злато
Разсыпалъ имъ; я имъ сыскалъ работы,—
«Они жъ меня. б’Ьснуясь, проклинали!
Пожарный огнь ихъ домы истребилъ;
Я выстроилъ имъ новыя жилища,—
Они жъ меня пожаромъ упрекали!
Вотъ черни судъ, ищи жъ ея любви!
Это говоритъ царь, который справедливо
жалуется на свою судьбу и на народъ свой.
Теперь послушаемъ голоса, если не народа,
то цйлаго сооловш, которое тоже, кажется, не
безъ основашя, жалуется на своего царя:
. . .
. онъ правитъ нами,
Какъ царь Иванъ (не къ ночи будь помянутъ).
Что пользы въ томъ, что явныхъ казней нЪтъ,
Что на полу кровавомъ всенародно
Мы не поемъ каноновъ 1исусу,
Что насъ не жгутъ на площади, а царь
Своимъ жезломъ не подгребаетъ углей?
Ув’Ьрены ль мы въ б'Ьдной жизни нашей!
Насъ каж дай день опала ожидаетъ,
Тюрьма, Сибирь, клобукъ иль кандалы,
А тамъ въ глуши голодна смерть иль петля.
Вотъ—Юрьевъ день задумалъ уничтожить,
Не властны мы въ помЪспяхъ своихъ,
Не смЪй согнать лЪнивца! Радъ не радъ,
Корми его. Не смЪй переманить
Работника! Не то—въ приказъ холошй.
Ну, слыхано ль хоть при царЪ ИванЪ
Такое зло? А легче ли пароду?
Спроси его. Попробуй самозванецъ
Имъ посулить старинный Юрьевъ день,
Такъ и пойдетъ пот'Ьха.
Въ чемъ же заключается источникъ этого
противоречие въ характер^ и дМствшхъ
Годунова? Чг!;мъ объясняетъ его нашъ исто-
рикъ и вслЬдъ за нимъ нашъ поэтъ? Му-
ченшми виновной совести!... Вотъ, чтб за-
ставляетъ говорить Годунова поэтъ, рабски
верный историку:
Ахъ, чувствую: ничто не можетъ насъ
Среди мщскихъ печалей успокоить;
Ничто, ничто... едина развЪ совесть.
Такъ, здравая, она восторжествуетъ
Надъ злобою, надъ темной клеветою;
Но если въ ней единое пятно,
Единое случайно завелося,
Тогда бАда: какъ язвой моровой,
Душа сгоритъ, нальется сердце ядомъ,
Какъ молоткомъ стучитъ въ ушахъ упрекомъ,
И все тошнить, и голова кружится,
И мальчики кровавые въ глазахъ...
И радъ бЪжать, да некуда... ужасно!
Да, жалокъ тотъ, въ комъ совесть нечиста...
Какая жалкая мелодрама! Какой мелшй н
ограниченный взгдядъ на натуру человека!
Какая бедная мысль—заставить алодЬя чи
тать самому себе мораль, вместо того чтобъ
заставить его всеми мерами оправдывать
свое злодейство въ еобственныхъ глазахъ!
На этотъ разъ историкъ сыгралъ съ поэтомъ
плохую шутку... И вольно же было поэту
делаться эхомъ историка, забывъ, что ихъ
разделяетъ другъ отъ друга целый векъ!...
Оттого-то въ философскомъ отношенш этотъ
взгдядъ на Годунова сильно напоминаетъ
собой добродушный паеосъ Сумароковснаго
«Димитрш Самозванца»...