320 / 734
С0ЧИНЕН1Я В. Г. ВМИНСКАГО.
632
631
Счастливой силою мечтанья
Одушевлевныя созданья,
Любовникъ Юлш Вольмаръ,
Малекъ-Адель и де-Динаръ,
И Вертеръ, мученикъ мятежной,
И безподобный Грандиссонъ,
..
Который намъ наводить сонъ,
Вс* для мечтательницы нужной
Въ единый образъ облеклись,
Въ одномъ ОНЕГИН* слились.
Воображаясь героиней
Своихъ возлюбленеыхъ творцовъ,
Кларисой, Юлхей, Дельфиной,
Татьяна въ тишин* л*совъ
Одна съ опасной книгой бродить:
Она въ ней ищетъ и находить
Свой тайный жаръ, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхаетъ и с
ебп присвоя
Чуокой восторгъ, чужую грусть,
Въ забвеньп шепчетъ наизусть
Письмо для милаго героя...
Здесь не книга родила страсть, но страсть
все-таки не могла не проявиться немножко
по-книжному. Зач4мъ было воображать Оне
гина Ьольмаромъ, Малекъ-Аделемъ, де-Ли-
наромъ и Вертеромъ (Малекъ -Адель и Вер
теръ: не все ли это равно, что Ерусланъ
Лазаревичъ и корсаръ Байрона)? ЗагЬмъ,
что для Татьяны не существовалъ настоя
ний ОшЬгинъ, котораго она не могла ни по
нимать, ни знать; следовательно, ей необхо
димо было придать ему какое-нибудь значе-
Hie, на проката взятое изъ книги, а не изъ
жизни, потому что жизни Татьяна даже не
могла ни понимать, ни знать. Зач'Ьмъ было
ей воображать себя Кларисой, Ю.шей, Дель
финой? Затймъ, что она и саму себя такъ
же мало понимала и знала, какъ и Онегина.
Повторяемъ: еоздаше страстное, глубоко
чувствующее, и въ то же время не развитое,
наглухо запертое въ темной пустоте своего
интеллектуадьнаго существовали, Татьяна,
какъ личность, является намъ подобною не
изящной греческой статуй, въ которой все
внутреннее,такъ прозрачно и выпукло отра
зилось во внешней красоте, но подобною
египетской статуй, неподвижной, тяжелой и
связанной. Безъ книги она была бы совер
шенно нймымъ существомъ, и ея пылаюшдй
и сохнущий языкъ не обрйлъ бы ни одного
живого, страстнаго слова, которымъ бы мог
ла она облегчить себя отъ давящей полноты
чувства. И хотя непосредственнымъ источ-
никомъ ея страсти къ Онйгину была ея
страстная натура, ея переполнившаяся жаж
да сочувствш,—все же началась она не
сколько идеально. Татьяна не могла полю
бить Ленскаго и еще менйе могла полюбить
кого-нибудь изъ извйстныхъ ей мужчинъ:
она такъ хорошо ихъ знала, и они такъ
мало представляли пищи ея экзальтирован
ному, аскетическому воображенш... И вдругъ
является Онйгинъ.
Онъ весь окруженъ тайной: его аристо-
нратизмъ, его светскость, неоспоримое пре
восходство надъ всймъ этимъ спокойиымъ и
пошлымъ мфомъ, среди котораго онъ явил
ся такимъ метеоромъ, его равяодуппе ко
всему, странность жизни—все это произвело
таинственные слухи, которые не могли не
действовать на фантазш Татьяны, не могли
не расположить, не подготовить ея къ ре
шительному эффекту перваго свиданш съ
Онйгинымъ. И она увид'Ьла его, и онъ пред-
сталъ нредъ ней молодой, красивый, ловюй,
блестяпцй, равнодушный, скучаннщй, зага
дочный, непостижимый, весь неразреши
мая тайна для ея неразвитаго ума, весь
оболыцеше для ея дикой фантазш. Есть су
щества, у которыхъ фантазш имйетъ гораздо
более в:няшя на сердце, нежели какъ ду-
маютъ объ этомъ. Татьяна была изъ такихъ
существъ. Есть женщины, которымъ стоитъ
только показаться восторженнымъ, страст-
нымъ, и онй ваши; но есть женщины, кото
рыхъ вниманье мужчина можетъ возбудить
къ себй только равнодуппемъ, холодностью
и скептицизмомъ, какъ признаками огром-
ныхъ требовашй на жизнь или какъ резуль-
татомъ мятежно и полно пережитой жизни:
бйдная -Татьяна была изъ числа такихъ жен-
щинъ...
Тоска любви Татьяну гонитъ,
И въ садъ идетъ она грустить,
И вдругъ недвижны очи клонить,
И лВнь ей далЪе ступить:
Прпподнялася грудь, ланиты
Мгновеннымъ пламенемь покрыты,
Дыханье замерло въ устахъ,
И въ слух* шумъ, и блескъ въ очахъ..
Настапегь ночь; луна обходить
Дозоромъ дальней сводъ небесъ,
И соловей во мгле древесъ
НапЬвы звучные заводить,—
Татьяна въ темнот* не спить
■И тихо съ няней говорить.
Разговоръ Татьяны съ няйей—чудо худо-
жественнаго совершенства! Эго целая дра
ма, проникнутая глубокой истиной. Въ ней
удивительно верно изображена р у с с к а я
барышня въ разгаре томящей ее страсти.
Сдавленное внутри чувство всегда поры
вается наружу, особенно въ первый першдъ
еще новой, еще неопытной страсти. Кому
открыть свое сердце!—сестре?--она не такъ
бы поняла его. Няня вовсе не пойметъ; но
потому то и открываете ей Татьяна свою
тайну—или, лучше сказать, потому-то и не
скрываете она отъ няни своей тайны.
. . . . „Разскажи мн*, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда?“
— И, полно, Таня! Въ эти л*та
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со септа
Меня покойница свекровь.—
„Да какъ же ты венчалась, няня?“