319 / 734
629
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
630
Но худо то, что изъ этого другого д£ла
необходимо родится третье, довольно урод
ливое. Когда между жизнью и поэзий н'Ьтъ
естественной, живой связи, тогда изъ ихъ
враждебно отдельна™ существованш обра
зуется поддельно-поэтическая и въ выс
шей степени болезненная, уродливая дей
ствительность. Одна часть общества, верная
своей родной апатш, спокойно дремлетъ въ
грязи грубо-матершльнаго существованш;
зато другая, пока еще меньшая числитель-
но, но уже довольно значительная, изъ всйхъ
силъ хлопочетъ устроить себе поэтическое
существоваше, сочетать поэзш съ жизнью.
Это у нихъ делается очень просто и очень
невинно. Не видя никакой поэзш въ обще
стве, они берутъ ее изъ книгъ и по ней
соображаютъ свою жизнь. Поэзш говоритъ,
что любовь есть душа жизни: нтакъ,—надо
любить! Силлогизмъ веренъ, само сердце за
него вместе съ умомъ! И вотъ нашъ иде
альный юноша или наша идеальная дева
ищетъ въ кого бы влюбиться. По долгомъ
соображеши, въ какихъ глазахъ больше
ноэзш,—въ голубыхъ или черныхъ, пред
мета, наконедъ, избранъ. .Начинается коме-
дш—и пошла потеха! въ этой комедщ есть
все: и вздохи, и слезы, и мечты, и прогул
ки при луне, и отчаяше, и ревность, и бла
женство, и объясвеше,—все, кроме истины
чувства... Удивительно ли, что последней
актъ этой шутовской комедщ всегда окан
чивается разочаровашемъ, и въ чемъ же?—
въ собственномъ своемъ чувстве, въ своей
способности любить?.. А между тймъ по
добное книжное направлеше очень естествен
но: не книга ли заставила добраго, благород-
наго и умнаго помещика Маячскаго сде
латься рыцаремъ донъ-Кихотомъ, надеть
бумажную кольчугу, взобраться на тощаго
Россинанта и пуститься отыскивать по све
ту прекрасную Дульцинею, мимоходомъ сра
жаясь съ баранами и мельницами? Между
поколешями отъ двадцатыхъ годовъ до на
стоящей минуты сколько было у насъ раз-
ныхъ донъ-Кихотовъ? У насъ были и есть
донъ-Кихоты любви, науки, литературы,
убеждешй, славянофильства и еще Вогъ
знаетъ чего, всего не перечесть! Выше мы
говорили объ идеальныхъ девахъ; а сколько
можно сказать интереснаго объ идеальныхъ
юношахъ! Но предмета такъ богатъ и не-
истощимъ, что лучше не касаться его, чтобъ
совсемъ не потерять изъ виду Татьяны
Пушкина.
Татьяна не избегла горестной участи под
пасть подъ разрядъ идеальныхъ дйвъ, о ко-
торыхъ мы говорили. Правда, мы сказали,
что она представляетъ собою колоссальное
исключеше въ мщй подобныхъ явлешй,—и
теперь не отпираемся отъ своихъ словъ.
Татьяна возбуждаетъ не смехъ. а живое
сочувствге,—но это не потому, чтобъ она
вовсе не походила на «идеальныхъ девъ»,
а потому, что ея глубокая, страстная нату
ра заслонила въ ней собой все, что есть
смешного и пошлаго въ идеальности этого
рода, и Татьяна осталась естественно про
стой въ самой искусственности и уродли
вости формы, которую сообщила ей окру
жающая ее действительность. Съ одной сто
роны—
Татьяна вИрила преданьямъ
Простонародной старины,
И снамъ, и карточнымъ гаданьямъ,
И предсказаншмъ луны.
Ее тревожили приматы:
Таинственно ей всВ предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствш теснили грудь.
Съ другой стороны, Татьяна любила бро
дить по полямъ,
Съ печальной думою въ очахъ,
Съ французской книжкою въ рукахъ.
Это дивное соединеше грубыхъ, вульгар-
ныхъ предразсудковъ со страстью къ фран
цузскими книжками и съ уважешемъ къ
глубокому творенш Мартына Задеки воз
можно только въ русской женщине. Весь
внутреншй ищи Татьяны заключался въ жаж
де любви; ничто другое не говорило ея ду
ше; умъ ея спалъ, и только разве тяжкое
горе жизни могло потоми разбудить его,—
да и то для того, чтобъ сдержать страсть и
подчинить его расчету благоразумной мора
ли... Девичесше дни ея ничемъ не были за
няты; въ нихъ не было своей череды труда
и досуга, не было техъ регулярныхъ заня-
тай, свойственныхъ образованной жизни,
который держать въ равновеши нравствен
ный силы человека. Дикое растете, вполне
предоставленное самому себе, Татьяна со
здала себе свою собственную жизнь, въ пу
стоте которой тймъ мятежнее горелъ пожи-
равппй ее внутреншй огонь, что ея умъ ни
чемъ не были занять.
Давно ея вообраясенье,
Сгорая нИгой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
ТЪснило ей младую грудь:
Душа ждала... кого-нибудь.
И дождалась. Открылись очи;
Она сказала:
это от!
Увы! теперь и дни, и ночи,
И жаршй, одинокШ сонъ—
Все полно имъ; все дИвИ милой
Везъ умолку волшебной силой
Твердитъ о немъ ......................
Теперь съ какимъ она вниманьемъ
Читаетъ сладостный романъ,
Съ какимъ живымъ очаровапьемъ
Пьетъ обольстительный обманъ!