263 / 734
517
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
518
ности, заключающшся въ затвердЬшхъ ила-
стахъ «Вестника Европы», и обратимся къ
«Руслану и Людмиле».
Бутырсюе критики, какъ мы видели, осо
бенно оскорбились въ «Руслан!; и Людмиле»
т^мъ, что показалось имъ въ этой по « е ко-
лоритомъ местности и современности въ от-
нотенщ къ ея содержант. Но именно этого-
то совсймъ п нгЬтъ въ сказке Пушкина: она
столько же русская, сколько и немецкая или
китайскаи. Кирша Даниловъ не впноватъ въ
ней ни душой, ни тйломъ, ибо въ самой худ
шей изъ собранныхъ имъ русскихъ пйсенъ
больше русскаго духа, чгЬмъ во всей поэме
Пушкина, хотя онъ въ своемъ поэтическомъ
пролог!; къ ней и сказалъ: «Тамъ руссшй
духъ, тамъ Русью пахнетъ». Вероятно, Пуш-
кинъ не зналъ сборника Кирши Данилова
въ то время, какъ писалъ «Руслана и Люд
милу»: иначе онъ не могъ бы не увлечься
духомъ народно-русской поэзш, и тогда его
поэма имела бы по крайней м'Ьр!з достоин
ство сказки въ русско-народномъ дух!;, и при
томъ написанной прекрасными стихами. Но
въ ней русскаго—одни только имена, да и
то не вой. И этого руссизма нйтъ такъ же и
въ содержант, какъ и въ выражении поэмы
Пушкина. Очевидно, что она—плодъ чуасдаго
влшнш и скорее пародш на Арюста, чймъ
подражаше ему, потому что наделать нймец-
кихъ рыцарей изъ русскихъ богатырей и ви
тязей—значитъ исказить равно и немецкую,
и русскую действительность. Намъ такъ мало
осталось памятниковъ отъ до-историческихъ
временъ Руси, что Владимгръ Красное-Сол-
ныгако столько же для насъ миеъ, сколько
Владтпръ, просветитель Руси, историче
ское лицо; а сказки Кирши Данилова, въ
которыхъ является дМствующимъ лицомъ
язычесшй Владшшръ, явно сложены въ
позднййппя времена. И потому Пушкинъ
отъ преданш только и воспользовался, что
словомъ «Солнце», приложеннымъ къ име
ни Владимфа. Пожива небогат ая! Во всемъ
осталышмъ его Владимфъ-Солнце—пародш
на какого-нибудь Карла Великаго. Таковы
же Русланъ, и Рогдай, и Фарлафъ: дей
ствительность ихъ, историческая и поэтиче
ская, такой же точно пробы, какъ и дей
ствительность Финна, Наины, богатырской
головы и Черномора. Пушкинъ съ особен
ной радостью ухватился, было, за такъ-на-
зываемаго «вещаго Баяна», нонявъ слово
«баянъ» какъ нарицательное и равнозначи
тельное словамъ: «скальдъ, бардъ, мене
стрель, трубадуръ, миннезингеръ». Въ этомъ
онъ разделяли заблуждете вейхъ нашихъ
словесниковъ, которые,, нашедъ въ «Сло
ве о Полку Игореве» в е щ а г о б а я н а ,
с о л о в ь я с т а р а г о в р е м е н и , который
«аще кому хотяше песнь творити, то расте-
кашется мыслью по древу, серыми волкомъ
по земли, шизымъ орломъ подъ облакы»,—
заключили изъ этого, что Гомеры древней
Руси назывались б а я н а м и . Что въ древней
Руси были свои песенники, сказочники, ба
лагуры и прибауточники такъ же, какъ и
теперь въ простомъ народе бываютъ подоб
ные,—въ этомъ н!;тъ сомненш; но по смыслу
текста «Слова» ясно видно, что имя Баяна
есть собственное, а отнюдь не нарицательное.
Да и Баянъ «Слова» такъ неопределеяъ и
загадоченъ, что на немъ нельзя построить
даже и остроумныхъ догадокъ, на который
такъ щедры досужш антикварш, а тймъ ме
нее можно заключить изъ него что-нибудь
достоверное. И потому весь баянъ Пушки
на —ни более, ни менёе, какъ риторическая
фраза. О прологе къ «Руслану н Людмиле»
действительно можно сказать: «.Тутъ руссшй
духъ, тутъ Русью пахнетъ»; но этотъ прологъ
явился только при второмъ изданш поэмы,
то есть черезъ восемь лётъ после перваго ея
изданш, стало быть, —тогда, какъ Пушкинъ
уже настоящими образомъ вникъ въ духъ
народной русской ноэзш. Первые семнадцать
стиховъ, которыми начинается «Русланъ и
Людмила», отъ стиха «Дела давно минув-
шнхъ дней» до стиха: «Низко кланяясь го
стями», действительно «пахнутъ Русью»; но
ими начинается и ими же и оканчивается
р у с с к 1 й д у х ъ всей этой поэмы; больше въ
ней его слыхомъ не слыхать, видомъ не ви
дать. Мы даже подозрбваемъ, что не были ль
эти семнадцать счастливыхъ стиховъ пово-
домъ къ приеочинешю къ нимъ всей поэмы...
Какъ бы то ни было, только поэма эта—ша
лость сильнаго, еще незрелаго таланта, кото
рый, кипя жаждой деятельности, схватился
безъ разбора за первый предметъ, мысль о
которомъ какъ-то промелькнула передъ нимъ
въ веселый часъ. Весь тонъ поэмы—шуточ
ный. Поэтъ не принимаетъ никакого учаетш
въ созданныхъ его фантазшй лицахъ. Онъ
просто чертилъ арабески и ^потешался ихъ
забавной странностью. Оттого, какъ самъ Пуш
кинъ справедливо замечали впоследствш, она
холодна Въ самомъ деле, въ ней много гра-
цш, игривости, оетроумш; есть живость дви-
женш и еще больше блесна, но очень мало
жара. Въ эпизоде о Финне проглядываегъ
чувство; оно вспыхиваетъ на минуту въ воз-
зваши Руслана къ усеянному костьми полю,
но это воззваше оканчивается несколько ри
торически. Все остальное холодно.
Вообще «Русланъ и Людмила» для двадца-
тыхъ годовъ имйла то нее самое значеше, ка
кое «Душенька» Богдановича для семидеся-
тыхъ годовъ. Разумеется, великъ перевесь
на стороне ноэмы Пушкина и въ отношеши
къ превосходству времени и къ превосход
ству таланта. Но наше время далеко впереди