267 / 734
525
I. КРИТИЧЕСКИ! СТАТЬИ.
526
незрело, и однако жъ такъ хорошо!» Какое
же дМствш должны были произвести на
русскую публику эти живыя, яркы, велико-
хЬпно-роскошпыя картины Кавказа при пер-
вомъ появлеши въ св'Ьтъ поэмы! Съ гЬхъ
поръ, съ легкой руки Пушкина, Кавказъ
сделался для русскихъ заветной страной не
только широкой, раздольной воли, но и не
исчерпаемой поэзш, страной кипучей жизни
и смйлыхъ мечташй! Муза Пушкина какъ
бы освятила давно уже на дЬлгЬ существо
вавшее родство Россш съ этимъ краемъ,
купленнымъ драгоценной кровью сыновъ ея
и подвигами ея героевъ. И Кавказъ — эта
колыбель поэзш Пушкина—сделался потомъ
и колыбелью поэзш Лермонтова...
Какъ истинный поэтъ, Пушкинъ не могъ
описашй Кавказа вместить въ свою поэму,
какъ эпизодъ кстати: это было бы слишкомъ
дидактически, а следовательно, и прозаически,
и потому онъ тесно связалъ свои живыя
картины Кавказа съ дййствшмъ поэмы. Онъ
рисуетъ ихъ не отъ себя, но передаетъ ихъ,
какъ впечатлены и наблюдены пленника—
героя поэмы, и оттого онй дышатъ особен
ной жизнью, какъ будто самъ читатель ви-
дитъ ихъ собственными глазами на самомъ
месте. Кто былъ на Кавказе, тотъ не могъ
не удивляться верности картинъ Пушкина:
взгляните хотя съ возвышенностей, при но-
торыхъ стоитъ Пятигорски, на отдаленную
цепь горъ,—и вы невольно повторите мы
сленно эти стихи, о которыхъ вами, можетъ
быть, не случалось вспоминать целые годы:
Великол’Ьпныя картины!
Престолы вЪчные сшЬговъ,
Очамъ казались ихъ вершины
Недвижной цЪпыо облаковъ,
И въ ихъ кругу колоссъ двуглавый.
Въ вИнцИ блистая ледяномъ,
Эльбрусъ огромный, величавый,
БЪлЪлъ на небЪ голубомъ.
Описаны дикой воли, разбойническаго ге
роизма и домашней жизни горцевъ—дышатъ
чертами ярко верными. Но черкешенка, свя
зывающая собой обе половины поэмы, есть
лицо совершенно идеальное и только внега-
нимъ образомъ верно действительности. Въ
изображены черкешенки особенно выказа
лась вся незрелость, вся юность таланта
Пушкина въ то время. Самое доложены, въ
которое поставилъ поэтъ два главный лица
своей цоэмы, черкешенку и пленника,—это
положеше, наиболее пленившее публику,
отзывается мелодрамой и, можетъ быть, по
тому самому такъ сильно увлекло самого мо
лодого поэта- Но — такова сила истиннаго
таланта!— при всей театральности положе-
шя, на которомъ завязанъ узелъ поэмы,
при всей его безцветности въ отношены къ
действительности — въ речахъ черкешенки
и пленника столько элегической истины чув
ства, столько сердечности, столько страсти
и страданы, что ничймъ нельзя оградиться
отъ ихъ обаятельнаго увлечены, при самомъ
ясномъ сознаны въ то же время, что на
всемъ этомъ лежитъ печать какой-то дет
скости. Съ особенной силой действуетъ на
душу читателя сцена освобождены пленни
ка черкешенкой, и эти стихи—
Пилу дрожащей взявъ рукой,
Къ его ногамъ она склонилась:
Визжишь желп,зо подъ пилой,
Слеза невольная скатилась
—
И цЪпь распалась и гремитъ...
Чувство свободы борется въ этой сцене
съ грустью по судьбе черкешенки: вы пони
маете, что, исполненный этого чувства сво
боды, пленникъ не могъ нс предложить своей
освободительнице того, въ чемъ прежде такъ
основательно и благородно отказывалъ ей;
но вы понимаете также, что это только по-
рывъ, и что черкешенка, наученная страда-
шемъ, не могла увлечься этимъ иорывомъ.
П, несмотря на всю грусть вашу о погиб
шей красавице, мученическая смерть которой
нарисована такъ поэтически, вы чувствуете,
что грудь ваша дышитъ свободнее по мере
того, какъ пленнику въ тумане начинаготь
сверкать руескы штыки, а до его слуха до-
ходятъ оклики сторожевыхъ казаковъ.
Но что же такое этотъ пленникъ?—Это
вторая половина двойственнаго содержаны
и двойственнаго паеоса поэмы; этому лицу
поэма обязана своимъ успехомъ не меньше,
если не больше, чймъ яркимъ краскамъ Кав -
каза. Пленникъ это— «герой того времени».
Тогдашше критики справедливо находили въ
этомъ лице и неопределенность, и противо
речивость съ самимъ собой, который делали
его какъ бы безличнымъ; но они не поняли,
что черезъ это-то именно характеръ плен
ника и возбудилъ собой такой восторгъ въ
публике. Молодые люди особенно были вос
хищены имъ, потому что каждый видйлъ въ
немъ болйе или менее свое собственное от
ражены. Эта тоска юношей по своей утра
ченной юности, это разочарованы, которому
не предшествовали никашя очарованы, эта
апаты души во время ея сильнейшей дея
тельности, это кипены крови при душевномъ
холоде, это чувство пресыщены, последовав
шее не за роскошнымъ пиромъ жизни, а сме
нившее собой голодъ и жажду, эта жажда
деятельности, проявляющаяся въ совершен-
номъ бездействш и апатической лени,—ело-
вомъ, эта старость прежде юности, эта дрях
лость прежде силы, все это—черты «геро
евъ нашего времени» со .временъ Пушкина.
Но не Пушкинъ родилъ или выдумалъ ихъ:
онъ только первый указалъ на нихъ, потому
что они уже начали показываться еще до-,.