268 / 734
52 7
С0ЧИНЕН1Я В. Г. БВЛИНСКАГО.
528
него, а! при немъ ихъ было уже много. Они
не случайное, но необходимое, хотя и печаль
ное явлеш е. Почва этихъ жалкихъ пуетбцвЬ-
товъ не поэзш Пушкина или чья бы то ни
было, но общество. Это оттого, что общество
живетъ и развивается ка,къ всяшй индиви
дуумы у него есть свои эпохи младенчества,
отрочества, юношества, возмужалости, а ино
гда—и старости. Поэзш русская до Пушкина
была отголоокомъ, выражешемъ младенче
ства русскаго общества. И потому это была
поэзш до наивности невинная: она гремела
одами на иллюмйнацш, писала нужные стиш
ки къ милымъ и была совершенно счастлива
этими .идиллическими Занятыми. Действитель
ностью ея была мечта, а потому ея действи
тельность была самая аркадская, въ которой
невинное блейше барашковъ, ворковаше го-
лубковъ, поцелуи пастушковъ и настушекъ
и сладшя слезы чувствительныхъ душъ пре
рывались только не менйе невинными воз
гласами: «пою» или «о ты, священна добро
детель!» и т. и. Даже романтизмъ того вре
мени былъ такъ наивно-невиненъ, что ис
кали эффектовъ на кладбищахъ и переска-
зывалъ съ восторгомъ старый бабьи сказки
о мертведахъ, оборотняхъ, в'Ьдьмахъ, кол-
дуньяхъ, о дев-й, за ропотъ на судьбу заживо
увезенной мертвымъ женихомъ въ могилу,
и тому подобные невинные пустяки. Въ тра-
гёдш тогдашняя поэзш очень пристойно вы
плясывала чинный минуэтъ, делая изъ Дон
ского какого-то крикуна въ римской тоге.
Въ комедш она преследовала именно те по
роки и недостатки общества, которыхъ въ
обществе не было, и не дотрагивалась имен
но до тйхъ, которыми оно было полно,—
такъ что комедш Фонвизина являются въ
этомъ отнотенш какими-то исключеншми
изъ общаго правила. Въ сатире тогдашняя
поэзш нападала скорее на пороки древне-
греческаго и римскаго или старо-француз-
скаго общества, чемъ русскаго. Невинность
была всесовершеннейшая, а оттого, разу
меется, эта поэзш была и нравственной въ
высшей степени. Общество гшло, ело, весе
лилось. По разсказамъ нашихъ стариковъ,
тогда ие по-нынешнему умели веселиться, и
передъ неутомимыми плясунами тогдашняго
времени самые задорные нынЬшше танцо
ры—просто старики, которые похороннымъ
Маршемъ выступаютъ тамъ, где бы надо бы
ло вывертывать ногами и выстукивать ка
блуками такъ, чтобъ нолъ треЩалъ и окна
дрожали. Выть безусловно счастливымъ, это—
привилегш младенчества. Младенецъ игра-
етъ жизнью—плещется въ ея светлой волне
и безотчетно любуется брызгами, который
производить его резвыя движенш; онъ всёмъ
восхищается, все находить лучшимъ, нежели
оно есть на самомъ деле,—и если ему скоро
надоедаетъ одна игрушка, то такъ же скоро
пленяете его другая. Не таковъ уже воз
расти отрочества—иереходъ отъ детства къ
юношеству. Правда, и тутъ человЕкь все еще
играетъ въ игрушки, но уже не те игрушки;
меняя ихъ одна на другую, онъ уже сравни-
ваетъ ихъ съ своимъ идеаломъ, и ему груст
но, когда онъ не находить осуществлены
своего неопределеннаго желашя, въ которомъ
самъ себе не можетъ дать отчета. .Пишете
игрушки—для него горе, ибо оно есть уже
утрата надежды, потеря сердца. Съ юпоше-
ствомъ эта жизнь сердца и ума всныхиваетъ
полнымъ пламёнемъ, и страсти вступаютъ
въ борьбу съ сомнешемъ. Тутъ много радо
стей, но столько же, если не больше, и горя:
ибо полное счастье только въ непосредствен
ности бытш; отрочество есть начало пробу
ждены, а юность—полное пробуждеше со
знаны, корень котораго всегда горекъ; слад-
ше же плоды его—для будущихъ поколений,
какъ богатое и выстраданное наслТуце отъ
предковъ потомками...
«Кавказсшй Пленники» Пушкина засталъ
общество въ першдй его отрочества и почти
на переходе изъ отрочества въ юношество.
Главное лицо его поэмы было полнымъ вы-
ражешемъ этого состояшя общества. II Пуш-
кинъ былъ самъ этимъ шгЬнникомъ, но толь
ко на ту пору, пока писалъ его. Осуществить
въ творческомъ произведены идеалъ, мучив
ший поэта, какъ его собственный недугъ,—
для поэта значить навсегда освободиться отъ
него. Это же лицо является и въ слйдую-
тцихъ поэмахъ Пушкина, но уже не такимъ,
какъ въ «Кавказскомъ ПлЬнникЬ»: следя за
нимъ, вы безпресганно застаете его въ но-
вомъ моменте развитая, и видите, что оно
движется, идетъ впередъ, делается сознатель
нее, а потому и интереснГе для васъ. Темъ-
то Пушкинъ, какъ велишй поэтъ, и отли
чался отъ толпы своихъ подражателей, что,
не изменяя сущности своего направлении
всегда крепко держась действительности, ко
торой былъ органомъ, всегда говорилъ новое,
между тймъ какъ его подражатели и теперь
еще хриплыми голосами допеваютъ свои
старый и всемъ надоевшш песни. Въ этомъ
отношены «Кавказсшй Пленники» есть по
эма историческая. Читая ее, вы чувствуете,
что она могла быть написана только въ из
вестное время, и подъ этимъ условшмъ она
всегда будетъ казаться прекрасной. Если бъ
въ наше время даровитый поэтъ написалъ
поэму въ духе и тоне «Кавказскаго Плен
ника»,—она была бы безусловно ничтожней-
шимъ произведеншмъ, хотя бы въ художе-
ственномъ отношены и далеко превосходила
Пушкинскаго «Кавказскаго Пленника», ко
торый въ сравнены съ ней все бы остался
такъ же хорошъ, какъ и безъ нея.