262 / 734
515
С0ЧИНЕН1Я В. Г. ББЛИНСКД.ГО.
516
. . . Шутите вы со мною,
ВсЬхъ
удавлю
васъ бородою!...
Каково?
. . . Объ'Ьхалъ голову кругомъ
И сталь
предъ носомъ
молчаливо,
Щекотитъ
ноздри котемъ...
Картина, достойная Кирши Данилова! ДалЪе
чихнула голова, за ней и эхо
чихаешь...
Вотъ
что говорить рыцарь:
Я Иду, Иду, не свищу,
А какъ найду, не спущу...
„Потомъ рыцарь ударяетъ голову въ
щеку
тяжелой
рукавиг^ей...
Но увольте меня отъ по-
дробнаго описашя, и позвольте спросить: если
бы въ Московское Благородное Собрате какъ-
нибудь втерся (предполагаю невозможное воз
можными) гость съ бородою, въ армякй, въ лап-
тяхъ и закричали бы зычными голосомъ:
здо
рово, ребята\
Неужели бы стали такими иро-
казникомъ любоваться! Бога ради, позвольте
мнЪ, старику, сказать публики посредствомъ
вашего журнала, чтобы она каждый разъ жму
рила глаза при появленш подобныхъ странно
стей. Зачймъ допускать, чтобы плоения шутки
старины снова появлялись между нами? Шут
ка грубая, неодобряемая вкусомъ просвещен
ными, отвратительна, и ни мало не смйшна и
не забавна. Dixi.
Житель Бутырской слободы.“
Итакъ, ясно, что «бутырскаго» критика
оскорбили прежде всего сказочный характеръ
поэмы «неизвйстнаго шиты», т. е. Пушкина.
Но какой же, если не сказочный, характеръ
Аристова «Orlando furioso»? Правда, ры-
царсюй сказочный мфъ заключаетъ въ себе
несравненно больше поэзш и занимательно
сти, чемъ бедный
Mipn
русскихъ сказокъ;
но что касается до сказочныхъ нелепостей,
столь оскорбившихъ вкусъ бутырскаго кри
тика,— ихъ довольно въ поэме ApiocTa,— и
онК, право, стоять «мужика самъ съ ноготь,
а борода съ локоть», или головы богатыря.
Но, видите ли, Аршстъ— писатель классиче-
скш, котораго слава уже утверждена была
слишкомъ двумя столётшми: стало быть, къ
нему и къ его слав!; уже привыкли... Вольно же
было Пушкину сочинить новую поэму, кото
рой не было еще и года отъ роду, какъ ее ужъ
въ пухъ разругали... При томъ же
ApiocTa
самъ Вольтеръ объявилъ «величайшимъ изъ
новМшихъ поэтовъ»: стало быть, после та
кого авторитета, какъ авторитета Вольтера,
смйло можно было хвалить ApiocTa, не боясь
попасться впросакъ. Ведь литературные ав
торитеты, подобно Еорану, на то и суще-
ствуютъ, чтобъ люди могли быть умны безъ
ума, сведущи безъ учешя, знающи безъ тру
да и размышлеяш и безошибочно правы безъ
помощи здраваго смысла. Вотъ другое дгЬло,
если бъ кто изъ признанныхъ авторитетовъ,
напримйръ, Ломоноеовъ или Поповсшй, могли
объявить свое м нете въ пользу «Руслана и
Людмилы», тогда вей единодушно признали
бы эту сказку гешальнымъ произведетемъ!
Хорошая порука— важное дело, и чужой
умъ— всегда снасеше для тйхъ, у кого нЬтъ
своего... Что бутырсьчй критикъ нашелъ пош
лыми не только выраженш «удавить бородой,
стать передъ носомъ, щекотать ноздри копь-
емъ» и «еду, не свищу, а найду, не спущу»,
но и «умираюпцй лучъ солнца», это опять
происходило отъ привычки къ облизаннымъ
прозаическимъ общимъ местами предшество
вавшей Пушкину поэзш, и отъ непривычки
къ благородной простоте и близости къ на
туре. Все привычка! Одинъ бутырсюй кри
тикъ до того ожесточился противъ «Руслана
и Людмилы», что риомы «языкомъ» и «ко
темъ» назвалъ мужицкими... Видите ли:
строго придрались даже къ версификацш
Пушкина, они, эти безусловные поклонники
всехъ русскихъ поэтовъ до Пушкина, которые
изо веЬхъ силъ и со всевозможнымъ усер-
дшмъ уродовали русской языкъ незаконными
уейченшми, насилшмъ грамматики и разны
ми «шитическими вольностями». Каковъ бы
ни былъ стихъ въ «Руслане и Людмиле», но
въ сравнеши со стихомъ «Душеньки» Богда
новича, сказокъ Дмитрова, «Странствовате-
ля и Домоседа» Батюшкова и даже «Двена
дцати Спящихъ Дйвъ» Жуковскаго, онъ—
само изящество, сама поэзш. Оскорбленная
привычка этого не замечала, а если замеча
ла, то для того только, чтобъ, по излишней
привязчивости, ставить молодому поэту въ
непростительную вину то, что считала чуть
не достоинствомъ въ старыхъ. Какъ чело
веки съ огромными талантомъ, эту привяз
чивость возбудили къ себе и ГрибоЬдовъ.
При «Вестнике Европы» одинъ бутырешй
критикъ состояли въ должности явнаго зоила
всехъ новыхъ яркихъ талантовъ; поэтому
«Горе отъ ума» возбудило всю желчь его.
Такъ, между прочими, было сказано по пово
ду отрывка изъ «Горя отъ ума», помГщеннаго
въ альманахе «Талш»: «СмГеми надеяться,
что вей, читавппе отрывокъ, позволять нами
отъ лица всехъ просить Грибоедова издать
всю комедш.» Бутырстй критикъ «Вестника
Европы», указавъ на эти слова, восклицаетъ:
«Напротивъ, лучше попросить автора не из
давать ея, пока не переменить главнаго ха
рактера и не исправить слога.»
Мы указываемъ на вей эти диковинки,
разумеется, не для того, чтобъ доказать ихъ
чудовищную нелепость: игра не стоила бы
свечъ, да и смешно было бы снова позывать
къ суду людей, и безъ того уже давно про-
игравшихъ тяжбу во всехъ иястанцшхъ здра
ваго смысла и вкуса. Нетъ, мы хотели только
охарактеризировать время и нравы, которые
застали Пушкинъ на Руси при своемъ по-
явлеши на поэтическое поприще, а вместе
съ теми и показать, какую роль чудовище-
привычка играетъ тамъ, где бы должны были
играть роль только умъ и вкусъ. Оставимъ же
въ стороне эти допотопный ископаемый древ-