264 / 734
519
С0ЧИНЕН1Я В. Г. БЪЛИНСКАГО.
520
об'Ьихъ этихъ энохъ русской литературы,—■
и поэтому если «Душеньку» теперь н4тъ ни
какой возможности прочесть отъ начала до
конца по доброй воле, а не по нужде, кото
рая можетъ заставить прочесть и «Телема-
хиду», то «Руслана и Людмилу» можно толь
ко перелистывать отъ нечего делать, но уже
нельзя читать, какъ что-нибудь дельное. Ея
литературно-историческое значеше гораздо
важнее знaчeнiя художественнаго. По своему
содержант и отделке она принадлежите къ
числу переходныхъ пьесъ Пушкина, кото-
рыхъ характеръ составляетъ п о д н о в л е н
н ы й к л а с с и ц и з м ъ : въ нихъ Пушкинъ
является улучшеннымъ, усовершенствован-
нымъ Батюшковымъ. Въ «Руслан!; и Людми
ле», какъ мы уже сказали выше, нйтъ ни
признака романтизма; даже ощутителенъ не-
достатокъ поэзш, несмотря на все изящество
выраженш и всю прелесть стиха, неслыхан
ный до того времени. Скажемъ больше: даже
со стороны формы—какъ немного она выше
обветгаалыхъ формъ прежней поэзш,—есть
звенья, соедивяющш «Руслана и Людмилу»
съ прежней школой поэзш; мы разумйемъ здесь
употреблеше словъ «брада, «глава» и произволь
ное употребдеше усйченныхъ ирилагатель-
ныхъ, которыхъ въ поэме Пушкина найдется
больше десятка. Словомъ, если бъ не недоста-
токъ самомыслителъноети и не избытокъ при
вычки, такъ-называемые классики того време
ни должны были бы торжествовать, какъ свою
победу надъ такъ-называвшимися тогда ро
мантиками, появлеше «Руслана и Людми
лы»,—на Пушкине сосредоточить всЬ на
дежды своей партш, а истиннаго представи
теля романтизма, следовательно, самаго опас-
наго пхъ врага, видеть въ Жуковскомъ. Въ
самомъ дел*, некоторые изъ нихъ были какъ
будто близки къ этому взгляду. Въ «Вестнике
Европы» 1824 года одинъ классикъ разсердил-
ся за то, что Верстовсшй, положивинй на
музыку «Черную Шаль» Пушкина назвали
ее кантатой.
„Почему (говорить бутырсмй классикъ) Вер-
стовсшй возвелъ простую иЪсню на степень кан
таты? Такого ли содержанш бываютъ кантаты
собственно такъ называемыя? Такими ли видвмъ
ихъ у Драйдена, у Жанъ-Баптиста Руссо п у дру-
гихъ поэтовъ знаменитыхъ?
(Хороши знамени
тости—Драйденъ и Жанъ-Баптистъ Руссо!).
Истощивъ средства свои на страсти, бунтугощш
въ душП безвЪстнаго человека, что употребить
онъ, когда нужно будетъ силою музыки возвы
сить значительность словъ въ гЬхъ кантатахъ,
где историчесюя или миеологическш во многихъ
отношешяхъ намъ известныя и для всехъ про-
свещенныхъ людей занимательныя лица стра-
даютъ или торжествуютъ?—Въ песне Пушкина
представляется намъ какой-то молдаванинъ,
убивппй какую-то любимую имъ красавицу, ко
торую соблазнилъ какой-то армянинъ. Достойно
ли это того, чтобъ искусный композиторъ изыс-
кивалъ средства потрясать сердца слушателей,
чтобъ для песни тратилъ сокровища музыки? Не
значить ли это воздвигнуть огромный пъеде-
сталъ для маленькой красивой куклы, хотя бы
она была сделана на Севрской фабрике? Уга
дываю причины, побудившш Верстовскаго къ
сему подвигу, и знаю иапередъ одинъ изъ отвЪ-
товъ:
„А.
Пушкинъ принадлежите къ числу
первокласеныхъ поэтовъ нашихъ.“ Что касает
ся до стихотворства, я самъ отдаю ему совер
шенную справедливость; стихи его отмени о
гладки, плавны, чисты; не знаю, кого изъ
нашихъ сравнивать съ нимъ въ искусстве сто-
посложетя; скажу более:
Пушкинъ не охот
ника щеголять эпитетами, не бросается ни въ
сентиментальность, ни въ таинственность,
ни въ надутость, ни въ пустословге; онъ живъ
и стремшьеленъ въ разсказп; употребляешь
слова въ надлежащемъ ихъ смыелчъ; наблю
-
даетъ умную сораз.игърпость въ раздгъленш
мыслей:
все это составляетъ
внпшпюю
(?) кра
соту его стихотворений. Где жъ однако те ка
чества, который, по словамъ Горащя, соста-
вляютъ поэта? где mens divinior? где os magna
sonaturum?“ (№ 1, стр. 70 и 71).
Замечаете ли, что нашъ бутырскШ критике
видйлъ кое-что въ Пушкине, и если не уви
дели всего,—ему помешала привычка. Пуш
кинъ не любилъ щеголять эпитетами, не
бросался ни въ сентиментальность, ни въ
таинственность, ни въ надутость, ни въ пу
стослова; онъ живъ и стремителенъ въ раз-
сказе, употребляете слова въ надлежащемъ
ихъ смысле, наблюдаете умную соразмер
ность въ разделеши мыслей: все это действи
тельно составляло неотъемлемыя качества.
Пушкинской поэзш, и качества великш; но—
видите ли—по ишЬино бутырскаго классика,
это не больше, какъ внешняя i?) красота
стихотворенш Пушкина, потому что где же въ
нихъ m ens d iv in io r (божественное безумш,.
пзступлеше, восторге), где os m a g n a sona-
tu rum ? А чтб такое разумели подъ этимъ на
ши псевдо-классичесше критики? Вотъ что:
...Кто завЬсу мнЪ вечности расторгъ!
Я вижу молшй блескъ! Я слышу съ горня света
И то, и то!...
Прочтите всю превосходную сатиру Дми
трова «Чужой Толки»-—и вы еще лучше
поймете, чтб наши классики разумели подъ
m ens d iv in io r. Хотя мнопе изъ первыхъ про
изведений Пушкина (какъ, напримеръ, «Чер
ная Шаль», «Наполеонъ*, «Андрей Шенье»)
не чужды декламацш и риторической напря
женности, но для нашихъ классиковъ этого
было мало; они не могли увидеть въ Пушки
не m ens d iv in io r,—такъ привыкли они къ
напыщенной шумихе одопешй своего времени!
Посмотрите, изъ чего хлопотали бедняжки:
изъ назвашй,.изъ словъ—«ода, кантата, пе
сня» и т. и. Мы сами слышали однажды, какъ
глава классическихъ критиковъ, почтенный,
умный и даровитый Мерзляковъ, сказали съ
каеедры: «Пушкинъ пишете хорошо, но, Бо
га ради, не называйте его сочинетй поэма
ми!» Подъ словомъ «поэма» классики привы
кли видеть что-то чрезвычайно важное. Съ