265 / 734
521
I. КРИТИЧЕСКХЯ СТАТЬИ.
522
«кантатами» ихъ познакомили Драйденъ и
Жанъ-Баитистъ Руссо: стало быть, то уже не
кантата, что не было рабской кошей съ ка
кой-нибудь кантаты этихъ двухъ риторовъ-
стихотворцевъ. И какимъ образомъ страсти
б е з в гЬ с т и а г о человека могли быть пред-
метомъ такого высокаго рода поэзш, какъ
кантата?—съ нихъ было бы за глаза до
вольно и нЬжной песенки въ род'Ь: «Сто-
нетъ сизый голубочекъ»: вЪдь въ залы вхо-
дятъ только господа, а слуги остаются въ пе
редней! Въ то время высошй и священный
санъ ч е л о в е к а не признавался ни за что,
и ч е л о в •)»к ъ считался ниже не только
титулярнаго советника, но и простого кан
целяриста. Какъ же можно было видЬть
равнодушно, что талантливый композиторъ
тратитъ сокровища музыки на чувство ка
кого-то армянина...
А между тймъ бу-тырсте классики были
близки и къ тому, чтобы увидеть въ Жуков-
скомъ истиннаго своего врага, какъ это
можно заметить изъ слЪдующихъ етрокъ:
„Будучи однимъ изъ почитателей (ио не сд*-
пыхъ и раболЪпныхъ) таланта нашего отлич-
наго стихотворца, В. А. Жуковскаго. я такъ же,
какъ и прочш мои соотечественники, восхищал
ся многими прекрасными его произведешями.
Такъ, м. г. м., и я, хотя не имЪю чести быть
орлиной породы, см*лъ прямо смотреть на
солнце, любовался блеекомъ его и согревался
живительной его теплотой до тЪхъ поръ, пока
западные, чужеземные
туманы и мраки
не
обложили его и не заслонили св*тъ его отъ
слабыхъ глазъ моихъ, слабыхъ потому, что не
могутъ видеть света сквозь мракъ и туманъ.
Говоря языкомъ общепонятнымъ, я съвосхище-
шемъ читалъ и перечитывалъ „Певца во стане
русскихъ воиновъ“, переводъ Греевой элегш,
„Людмилу“, „Светлану“, „Эолову арфу“, многш
места изъ „Двенадцати Опягцихъ ДгЬвъ“ и раз-
ныя другш стихотворенш Жуковскаго. Но съ
некотораго времени, когда имя его стало по
являться иодъ стихотвореншми, въ которыхъ
все немецкое, кроме буквъ и словъ,—восторгъ
и удивление во мне уступили место сожал'Ьпно
о томъ, что стихотворецъ съ такими превосход
ными даровашями оставилъ красоты и прили-
чш языка: оставилъ те средства, которыми онъ
усыновилъ русскимъ „Людмилу“, „Ахилла“ и
столько другихъ произведен^ словесности чу
жестранной... оставилъ, и для чего же? Чтобы
ввести въ нашъ языкъ обороты, блестки ума и
безпонятную выспренность нынЪшнихъ немцевъ
стихотворцевъ-мистиковъ! Еслипервыя баллады
Жуковскаго породили толпу подражателей, ко
торые только жалкимъ образомъ его передраз
нивали, не умея подражать красотамъ, разсы-
паннымъ щедрой рукой въ прежнихъ его про-
изведешяхъ,—то мудрено ли, что теперь люди съ
превосходными даровашями или вовсе и безъ
даровашй съ жадностью нодражаютъ въ немъ
тому, что находятъ по свомъ силамъ?.. Истин
ный талантъ долженъ принадлежать своему
отечеству; человекъ, одаренный таковымъ талан-
томъ, если избираетъ понрищемъ своимъ сло
весность, долженъ возвысить славу природнаго
языка своего, раскрыть его сокровища и обоз
лить оборотами и выраженшми ему свойствен
ными; гешй имеетъ даже право вводить новые,
но не иноплеменные, и, никогда не выпускать
изъ виду свойства и приличгя языка отествон-
наго.“
(„В. E.“
1821,
т. GXYI1, стр.
19—21).
Но и тутъ, ясно, привычка помешала увидеть
дгЬло такъ, какъ оно было: бутырсшй клас-
сикъ не видалъ романтизма въ самыхъ уль-
тра-романтическихъ пьесахъ Жуковскаго,
каковы: «Людмила», «Светлана», «Эолова
Арфа», «Двенадцать Спящихъ Дйвъ», но
увид^лъ его въ поздиМшихъ, лучшихъ и по
содержанпо, и по форме, произведеншхъ Жу
ковскаго. Подлинно, въ младенческое время
литературы и старцы поневол'Ь бываютъ
детьми...
Восторги, возбужденные «Русланомъ и
Людмилой», равно какъ и необыкновенный
ус
1
гЬхъ этой поэмы, не смотря на всю д а т
с к о е т ь ея достоинствъ гораздо естествен
нее и понятнее, чймъ яростные нападки на
нее бутырекпхъ классиковъ. Не говоря уже
о томъ, что всякая удачная новость осл4-
нляетъ глаза, въ «Руслане и Людмиле» рус
ская поэзш действительно сделала огромный
шахъ впередъ, особенно со стороны техниче
ской. B e i восхищались ея прекраснымъ язы
комъ, стихами, всегда легкими и звучными,
а иногда и истинно-поэтическими, грацюзной
шуткой, разсказомъ плавнымъ, увлекатель-
нымъ, живымъ и быетрымъ, всей этой игри
вой затейливостью, шаловливостью и причуд
ливостью арабесковъ въ характерахъ и со-
бытшхъ, и никому не приходило въ голову
требовать отъ этой поэмы народности, къ ко
торой обязывалось ея заглавш и самое содер
жаще, естественности, поэтической мысли,
вполне художественной отделки. Образца для
нея не было на русекомъ языке, а если и
были прежде попытки въ этомъ роде, но та-
кш ничтожныя, что сравненш съ ними не
могло бы сбавить цены съ «Руслана и Люд
милы». У кого изъ прежнихъ поэтовъ можно
было найти стихи, подобные, напримеръ,этимъ:
И вотъ нев'Ьсту молодую
Ведутъ на брачную постель:
Огни погасли... и ночную
Лампаду зажигаетъ Лель.
Свершились милыя надежды,
Любви готовятся дары;
Падутъ ревнивыя одежды
На цареградеше ковры...
Вы слышите ль влюбленный шопотъ
И поц’Ьлуевъ сладтй звукъ,
И прерываюпцйся ропотъ
Последней робости?..
Иди:
Но прежде юношу ведутъ
Къ
великолгъпной русской бангь.
Ужъ волны дымньш текутъ
Въ ея серебряные чаны,
И брызжутъ хладные фонтаны;
Разостланъ роскошью коверъ;
На немъ усталый хааъ ложится;
Прозрачный иаръ надъ нимъ клубится;
Потупя н*ги полный взоръ,
Прелестныя, полунаг1я,
Въ забот* нужной и н-Ьмой,