196 / 734
383
СОЧИНЕНИЕ В. Г. БЪЛИНСКАГО.
384
И съ победной И’ЬСНЫО дикой
Ихъ сливался тихШ стонъ
По тебтъ, святой, великой,
Невозвратный Илгонъ.
«Жалоба Цереры»—тоже одно изъ вели-
чайшихъ создашй Шиллера—передана по-
русски Жуковскимъ съ такимъ же изуми
тельными совершенствомъ, какъ и «Торже
ство Победителей*. Въ этой пьесе Шиллеръ
воспроизвелъ романтичесюй образъ элевзин-
ской Цереры—нужной и скорбящей матери,
оплакивающей утрату дочери своей, Прозер
пины, похищенной мрачными владыкой под-
земиаго царства, суровыми Аидомъ:
Сколь завидна мнгЬ, печальной,
Участь смертныхъ матерей!
ЛегкШ пламень погребальной ■
Возвращаетъ имъ д-Ьтей;
А для насъ, боговъ нетлЪнныхъ,
Что усладою утрать1?
Насъ, безрадостно блажеиныхъ,
Парки стропя щадятъ...
Парки, парки, поспешите
Съ неба въ адъ меня послать;
Правъ богини не щадите:
Вы обрадуете мать.
Въ поэтическомъ образе бротеннаго въ
землю зерна, котораго корень ищетъ ночной
тьмы и питается стиксовой струей, а лиетъ
выходитъ въ область неба и живетъ лучами
Аполлона,—въ этомъ дивномъ поэтическомъ
образе Шиллеръ выразили глубокую идею
связи романтическаго м1ра сердца и чувства
съ мщомъ сознаны и разума, и сдЬлалъ са
мый поэтичесюй намекъ на скорбь и уте
ш ете божественной матери: этотъ корень,
шцущш ночной тьмы и питающейся стиксо
вой водой, и этотъ дистъ. радостно рвущийся
на св'Ьтъ и подымавшийся къ небу,—
Ими таинственно слита
Область тьмы съ страною дня,
И приходятъ отъ Коцита
Милой вестью для меня;
И ко мне въ живомъ дыханье
Молодыхъ цвЪтовъ весны
Подымается признанье,
Гласъ родной изъ глубины;
Онъ разлуку услаждаетъ,
Онъ душЪ моей твердитъ,
Что любовь не умжраетъ
И въ огшедшихъ за Коцптъ.
Сколько скорбной и умилительной любви въ
этомъ обращены романтической богини нъ
любимыми чадами ея материнскаго сердца—
къ цветами:
О, приветствую васъ, чада
РасцвЪтающихъ полей!
Вы тоски моей услада,
Образъ дочери моей!
Васъ налью благоуханьемъ,
Напою живой росой
И съ авроринымъ ияньемъ
Поравняю красотой;
Пусть весной природы младость,
Пусть осеншй мракъ полей
И мою вЬщаетъ радость,
И печаль души моей!
Въ «Элевзинскомъ Празднике» Шиллера
есть опять поэтическая апоееоза Цереры; но
здесь эта богиня представлена уже съ дру
гой ея стороны. Въ «Жалобе Цереры» эта
богиня является представительницей грече-
скаго романтизма; въ «Элевзинскомъ Празд
нике» она является божествомъ благотворно
деятельными—очеловечиваетъ и одухотво-
ряетъ иодобныхъ троглодитами людей, на
учая ихъ зе-мледЬлш, соединяетъ ихъ въ
общества, даетъ имъ боговъ и храмы, низ-
водитъ къ ними ремесла и искусства и по-
севаетъ между ними семена гражданствен
ности. Эта превосходЕЕая поэма Шиллера
превосходно переведена Жуковскимъ.
Вероятно, увлеченный Шиллеровскимъ
созерцашемъ великаго мща греческой жи
зни, Жуковсюй и сами написали пьесу въ
этомъ же роде—«Ахиллъ». Въ ней есть пре-
красныя места; но вообще въ греческое со-
зерцаше Жуковсюй внеси слишкомъ много
своего,—и тони ея выражены сделался от
того гораздо более унылыми и расплываю
щимся, нежели сколько следовало бы для
пьесы, которой содержите взято изъ грече
ской жизни и которая написана въ грече-
скомъ духе. Равными образомъ къ недостат
ками этой пьесы принадлежитъ еще и то,,
что она больше растянута, чймъ сжата, а
потому утомляетъ въ чтеши. Но, несмотря
на то, въ ней есть красоты, иногда напоми-
нающш пьесы Шиллера въ этомъ роде, и
вообще «Ахиллъ» Жуковскаго — одно изъ
замечательныхъ его произведений.
Какъ романтики по натуре, Шиллеръ со
зерцали греческую жизнь съ ея романтиче
ской стороны, и вотъ причина, почему многш
недальновидные критики не хотели въ его
произведеныхъ греческаго содержашя ви
деть верное воспроизведете духа Эллады;,
но эю уже была вина ихъ, недальновидныхъ
критиковъ, а не вина Шиллера. Вольно же
было имъ и не допозревать, что въ Грецш
былъ свой романтизмъ! Жуковсюй—тоже,
какъ романтики по натуре, былъ въ соетоя-
нш превосходно передать пьесы Шиллера
греко-романтическаго содержанш. По этой
же причине его переводы такихъ пьесъ
Гёте более неудачны, чемъ удачны; ссы
лаемся на «Мою Богиню» (т. VI, стр. 65).
Это понятно: Гёте смотрели на Грецно со-
всемъ съ другой стороны, нежели Шиллеръ;
носледшй более видели ея внутреннюю, ро
мантическую сторону; Гёте видели больше
ея определенную, светлую, олимтйскую сто
рону. Оба велите поэта смотрели вер нс
Грецш, каждый видя разныя, но ея же соб-
ственныя стороны. Когда же Гёте сходился