182 / 734
355
СОЧИНЕНШ В. Г. Б'БЛИНСКЛГО.
356
И душ* его унылой
Счастье тамъ одно:
Дожидаться, чтобъ у милой
Стукнуло окно.
Чтобъ прекрасная явилась,
Чтобъ отъ вышины
Въ тихШ долъ лицомъ склонилась,
Ангелъ тишины.
Въ одно прекрасное утро злополучный
рыцарь умеръ, смотря на окно... Подлинно—
«рыцарь печальнаго образа»!.. Какъ жаль,
Что Шиллеръ воскресилъ его не совсймъ
въ пору да вб-время! Сердца холодный и
разочарованный, души жестокш и прозаиче
ски!, мы жалйемъ объ зтомъ рыцарЪ, но не
какъ о человеке, постигнутомъ рокомъ и яе-
сущемъ на себе тяжкое бремя д гЬ й с т в и -
'г е л ь н а г о несчастья, а какъ о сумаешед-
шемъ... Поистинъ бйдняжка для насъ не
много смйшенъ и жалокъ... Что дЕлать? въ
этомъ отношенш мы совершенно классики
и нисколько не романтики. Во-первыхъ, мы
не вйримъ, чтобъ все назначете мужчины
заключалось только въ любви, и чтобъ вей
силы души его должны были сосредоточить
ся въ одномъ этомъ чувств!}; во-вторыхъ,
мы мало уважаемъ вЕрность до гроба и счи-
таемъ ее натяжкой воли, аффектацшй, а не
свободно горящимъ огнемъ чувства; въ-тре-
тьихъ, мы не вйримъ возможности любви
нераздельной, —и если можемъ допустить ее,
то не иначе, какъ болйзнь или помешатель
ство. Любовь вспыхиваетъ отъ сближенш,
взаимность раздражаетъ и поддерживаетъ ея
энергш; невниманш и холодность вызываютъ
чувство оскорбленнаго самолюб1я, унижен-
наго достоинства—и уничтожаютъ возмож
ность любви. Есть люди и въ наше время,
которые готовы увйрить себя въ какомъ
угодно чувстве, и которые никогда не бу-
дутъ имЕть благородной смЕлости сознаться
передъ самими собой, что ихъ чувство у
нихъ
не въ сердцЕ, не въ крови, а въ головЕ
и фантазш. Они думаютъ, что изменить разъ
овладевшему ими чувству постыдно, и ц е
лую жизнь натягиваются силой воли держать
себя въ этомъ чувстве. A force de forger...—
и ихъ
вымышленное чувство въ самомъ дЕлЕ
даетъ имъ нрйзракъ радости и тоски, какъ
будто бы и действительное чувство. Бедняки
рисуются передъ самими собою и не нара
дуются своей глубокой и сильной натуре,
которая если полюбить разъ, то ужъ на
всегда, и скорее умретъ, чймъ изменить
своему чувству. Они не знаютъ, что въ этой
добродйтели давно уже победилъ ихъ зна
менитый витязь донъ-Кихотъ, который до
могилы остался веренъ своей прекрасной
Дульциней, котораго одна мысль объ этой
очаровательной дамЕ его сердца укрепляла
на велише подвиги, на битвы съ мельница
ми и баранами, дйлая его и несчастнымъ, и
блаженнымъ... А чтб такое донъ-Кихотъ?—
Чедовйкъ вообще умный, благородный, съ
живой и дйятельной натурой, но который
вообразилъ, что ничего не стоить въ XVI
вйкй сцйлаться рыцаремъ ХП вйка—стоить
только захотйть...
Мы выше замйтили, что романтизмъ не
есть достоянш и принадлежность одной ка
кой-нибудь страны или эпохи: онъ—вйчная
сторона натуры и духа человйческаго; онъ
не умеръ после среднихъ вйковъ, а только
преобразился. Итакъ, нашъ повййпий роман
тизмъ не думаетъ отрицать любви, какъ
естественнаго стремленш сердца, но только
требуетъ, чтобъ это стремленш не было под
земной, темной, адской силой, вовлекающей
человека, какъ пасть гремучей змйи, въ
бездну погибели. Не отнимая у чувства сво
боды, нашъ романтизмъ требуетъ, чтобъ и
чувство въ свою очередь не отнимало у че
ловека свободы, а свобода есть разумность.
Где же разумность въ болйзненномъ чув
стве, приковавшемъ одного человека къ дру
гому, когда этотъ другой свободенъ? Въ та-
комъ случай Богъ съ ней—съ любовью! Ши
рока жизнь, и много дорогъ на ея безконеч-
номъ пространстве, и любую изъ нихъ мо-
жетъ выбрать себЬ свободная деятельность
мужчины. Грустно видеть человйка, который
потерялъ все, чтб дюбилъ. и котораго сердце
этой потерей навсегда сокрушено и разбито;
но никто не осудить такого человйка: его
скорбь имйетъ имя, она действительна—
онъ оплакиваетъ то, чтб звалъ своимъ, чймъ
былъ счастливь Но сделаться жертвой при
зрака, мечты, прихоти больного воображешя,
каприза неразумнаго сердца, сосредоточить
вей свои желанш на женщине, которая о
насъ не думаетъ, посвятить всю жизнь свою
на то, чтобъ украдкой изрйдка смотрйть на
нее въ почтительномъ разстояши,—какая
унизительная, какая презренная роль! Въ
одной сказкй сумасброднаго романтика Гоф
мана человйкъ влюбляется въ автомата и
гибнетъ жертвой этой любви: не похожъ ли
на него рыцарь Тогенбургъ?... Въ средше
вйка понимали любовь какъ какое-нибудь
неизбежное, роковое предназначеше. Роман
тизмъ нашей эпохи понимаетъ дйло проще,
безъ всякаго мистицизма. Онъ не думаетъ,
чтобъ для мужчины существовала только
одна женщина въ мфй, а для женщины —
только одияъ мужчина въ мфй. Выборъ пред
мета любви осиованъ на капризе сердца; лю
бовь зависитъ отъ сближенш, а сближенш—
отъ случайности. Не удалось здйсь—удастся
тамъ; не сошлись съ одной, сойдетесь съ
другой. Это опять не значить, чтобъ можно
было полюбить или не полюбить по волй
своей: это значить только то, что если каж
дый можетъ любить только извЕстный иде-
алъ, но никогда никакой идеалъ не является