173 / 734
3 3 7
I. КРИТИЧЕСК1Я СТАТЬИ.
3 3 8
ной, безпокойной деятельностью безъ цели
и результата. Хотели чувствовать дли того
только, чтобъ стремиться, желать—чтобъ же
лать, а действовать—чтобъ не быть въ по
кое. На тело смотрели не какъ на проявле
н а и орудие духа, а какъ на вериги и тем
ницу духа, не разделяли мнйнш древнихъ,
что только въ здоровомъ теле можетъ оби
тать и здоровая душа, но, напротивъ, были
убеждены, что только изможденное и уста
ревшее до времени тело могло быть ода
рено ясновидйшемъ истины... Чудовищный
противореча* во всемъ! Дишй фанатизмъ
шелъ объ руку съ святотатствомъ; злодей
ство и лрестунлеше сменялись покаяшемъ,
крайность котораго, казалось, превосходила
силы духа человеческаго; набожность и ко
щунство дружно жили въ одной и той же
душе. Понято о чести сделалось краеуголь-
нымъ камнемъ общественнаго здашя; но
честь полагали въ форме, а не въ сущно
сти: рыцарь, неявивнпйся на вызовъ смерти,
видели честь свою погибшей; но выходя на
болышя дороги грабить купечесше обозы,
онъ не боялся увидеть опозоренными гербъ
свой... Любовь къ женщине была воздухомъ,
которыми люди дышали въ то время. Жен
щина была царицей этого романтическаго
м1ра. За одинъ взгляда ея, за одно ея
слово—умереть казалось слишкомъ ничтож
ной жертвой, победить одному тысячи —
слишкомъ легкими деломъ. Проехать де
сятки верстъ, на дороге помять бока и по
ломать свои кости въ поединке, въ пролив
ной дождь и бурю прост
/ЯТЬ
поди окномъ
«обожаемой девы», чтобъ только увидеть въ
окне промелькнувшую тень ея —казалось вы
сочайшими блаженствомъ. Доказать, что
«дама его сердца» прекраснее и доброде
тельнее всехъ женщинь въ мфй, доказать
это людями, которые никогда не видали его
дамы, и доказать ими это силой руки, гибко
стью тела, лезвюмъ меча и острыми пики—
казалось для рыцаря священными деломъ.
Онъ смотрели на свою даму, накъ на суще
ство безплотное; чувственное сгремлеше къ
ней онъ почелъ бы нрофанащей, грехомъ,
она была для него идеаломъ, и мысль о ней
давала ему и храбрость, и силу, Онъ призы
вали ея имя въ битвахъ, онъ умирали съ ея
именемъ на устах ь. Онъ были ей веренъ всю
жизнь,—и если бъдля этой верности у него
не хватило любви въ сердце, онъ легко заме
нили бы ее аффектацией. И эго страстно-
духовное, это трепетно-благоговейное обожа-
ше избранной «дамы сердца» нисколько не
мйшало жениться на другой или быть въ
самой греховной связи съ десятками другихъ
женщинь,—не мешало самому грубому, ци
ническому раз ¡рату. То идеалъ, а то действи
тельность: зачймъ же ими было мешать другъ
другу?.. Надо отдать въ одномъ справедли
вость средними веками: они обожали кра
соту, какъ и греки; но въ свое понято о
красоте внесли духовный элемеятъ. Греки
понимали красоту только какъ красоту строго
правильную, съ изящными формами, ожи
вленными гращей; красота среднихъ вековъ
была красотой не одной формы, но и какъ
чувственное вы; ажеше нравственныхъ ка-
чествъ, болйе д у х о в н а я , чЬмъ телес
ная, — красота, для художественнаго возсо-
зданш которой скульптура была уже слишкомъ
бедными искусствомъ, и которую могла вос
производить только живопись. Для грековъ
красота существовала въ цйломъ, и потому
ихъ статуи были наггя или полунаия; кра
сота среднихъ вековъ вся была сосредото
чена въ выраженш лица и глазъ. Нельзя не
согласиться, что понято среднихъ вековъ о
красоте—более романтическое и болйе глу
бокое, чймъ понято древнихъ. Но средте
века и туть не умели не исказить деда край
ностью и преувеличешемъ: они слишкомъ
любили туманную неопределенность выраже
нья въ лице женщины, и въ ихъ картинахъ
она является какъ будто совсймъ безъ формъ,
совсймъ безъ тела, какъ будто тенью, при-
зракомъ какими-то. Въ понятш о блаженстве
любви среднщ вйка были дтмегрально про
тивоположны греками. Вступить въ любов
ную связь съ дамой сердца —значило бы тогда
осквернить свои свагМппя и задущевнййипя
вйровашя; вступить съ ней въ бракъ —уни
зить ее до простой женщины, увидеть въ
ней существо земное и телесное... Да соеди
нен^ съ любимой женщиной и не казалось
тогда какой-то необходимостью. Любили для
того, чтобъ любить, и мистика сердечныхъ
движешй огъ мысли любить и быть люби
мыми была саиымъ полными удовлегворе-
теми любви и наградой за любовь. Если бъ
конюхи влюбился въ дочь гордаго барона, -
его ожидало бы неземное счастье, небесное
блаженство; они даже не хотели бы и знать,
любятъ ли его: для него достаточно было
сознанля, что онъ любить. Вотъ уже подлин
но счастье, котораго не могла лишить судьба,
сокровище, котораго никто не могъ похи
тить!.. И хорошо делали тй, которые ограни
чивалась платоническими обожантмъ молча,
съ фантазшми про себя: бракь всегда бы
вали гробомъ любви и счастья. Вбдная де
вушка, сдйлавшясь женой, променивала свою
корону и свой скипегръ на оковы, изъ ца
рицы становилась рабой, и въ своемъ муже,
дотолй преданнейшими рабй ея прихотей,
находила деспотических) властелина и гроз-
наго судью. Безусловная покорность его
грубой и дикой волй делалась ея долгими,
безропотное рабство — ея доброд(тгелыо, а
терпйше — единственной опорой
въ
жизни
.