169 / 734
3 2 9
1. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
8 3 0
званную а н т э р о с ъ (взаимную любовь), и
разсказываетъ услышанную имъ отъ жителей
того м'Ьста легенду о происхожденш этой
статуи. Одинъ юноша, тронутый необыкно
венной красотой другого, почувствовадъ къ
нему непреодолимо страстное стремлеше.
ВстрЬтивъ въ отв’Ьтъ на свое чувство совер
шенную холодность и напрасно истощивъ
мольбы и стоны къ ея побйжденго, онъ бро
сился въ море и погибъ въ немъ. Тогда пре
красный юнеша, вдругъ проникнутый и по
раженный силой возбужденной имъ страсти,
почувствовалъ къ погибшему такое сожадйше
и такую любовь, что и самъ добровольно
погибъ въ волнахъ того же моря. Въ честь
обоихъ погибшихъ и была воздвигнута ста
т у я— антэросъ.
У грековъ была не одва Венера, но три:
Уранш (небесная), Пандемосъ (обыкновен
ная) и Апострофш (предохраняющая или
отвращающая). Значеше первой и второй
понятно безъ объяснешй; значеше третьей
было— предохранять и отвращать людей отъ
гибельиыхъ злоупотреблешй чувственности.
Изъ этого видно, что нравственное чувство
всегда лежало въ самой основй нацшналь-
наго эллинскаго духа. Однако жъ это ни
сколько не противоречишь тому, что преобла-
даюнцй элементъ ихъ любви было неукроти
мое, страстное стремлеше, требовавшее или
удовлетворен^, или гибели. Поэтому они
смотрйли на Эрота, какъ на бога страшнаго и
жестокаго, для котораго было какъ бы забавой
губить людей. Множество трагическихъ ле-
гендъ любви у грековъ вполне оправдываешь
такой взглядъ на Эрота— это маленькое кры
латое божество съ коварной улыбкой на мла-
денческомъ лице, съ гибельнымъ лукомъ въ
руке и страшнымъ колчаномъ за плечами.
Кому не известно предаше о любви Сафо
къ Фаону и о скале Левкадской? А сколько
легендъ о страстной любви между братьями и
сестрами,— любви, которая оканчивалась или
смертью безъ удовлетворешя, или казнью
раздраженныхъ боговъ въ случай преступ-
наго удовлетворений Овидий передалъ по
томству ужасную легенду о такой любви до
чери къ отцу. Старая няня несчастной ввела
ее въ темноте на ложе отца, упоеннаго ви-
номъ и неподозрйвавшаго истины,— и сперва
Эвмениды, а потомъ превращеше было на-
казашемъ боговъ, постигшими несчастную.
Но сколько грацш и гуманности въ грече
ской любви, когда она увенчивалась закон
ной взаимностью! Недаромъ въ прелестномъ
мие£ Эрота и Психеи греки выразили по
этическую мысль брачнаго сочетания любви
съ д у шо й !
ПавзанШ разсказываетъ о
с т а т у й
с т ы д л и в о с т и
трогательную,
исполненную души и грацш романтическую
легенду. Статуя эта изображала девушку,
которой преклоненная голова была накрыта
покрываломъ. Вотъ смыслъ этой статуи: когда
Одиссей, женившись на Пенелопе, решился
возвратиться изъ Лакедемона въ Итаку,
Икаръ, престарелый царь, тесть его, не вы
нося мысли о разлук'Ь съ дочерью, со сле
зами умолялъ его остаться. Удиссъ уже го
товь былъ взойти на корабль,— старецъ палъ
къ его ногамъ. Тогда Улиссъ сказалъ ему,
чтобы онъ спросидъ свою дочь, кого она вы-
беретъ между ними— отца или мужа; Пене
лопа, не говоря ни слова, покрылась нокры-
валомъ,— и старецъ изъ этого безмолвнаго
и гращозно-женсткеннаго ответа понялъ,
что мужъ для нея дороже отца, хотя страхъ
и нежеланш оскорбить чувство родительской
любви и сковали уста ея... Это романтизмъ!
Въ учеши вдохновеннаго философа, боже-
ственнаго Платона, греческое созерцаше
любви возвышается до небеснаго просвет-
лйнш, такъ что ничего не оставляеть въ
победу надъ собой среднимъ вйкамъ, этой
удьтра-романтической эпохе...
„Наслаждеше красотой (гово]1Итъ этотъ ве
личайший романтикъ не только древней Грещи,
но и всего мща) въ этомъ м!р,Ь возможно въ
человЪкЪ только по воспоминание той единой,
истинной и совершенной красоты, которую ду
ша припоминаетъ
себЪ
въ первоначальной ея
родинЪ. Вотъ почему зрЪлище прекраснаго на
земл'Ь, какъ воспоминайте о красотЪ горней,
способствуетъ тому, чтобъ окрылять душу къ
небесному и возвращать ее къ божественному
источнику всякой красоты... Красота была свЪт-
лаго вида въ то время, когда мы счастливымъ
хоромъ следовали за Дшмъ, въ блаженномъ
видЪнш и созерцанш, друпе лее — за другими
богами, мы зрЪли и совершали блаженнейшее
изъ вс'Ьхъ таинствъ; прюбгцались ему всецелые,
непричастные б’Ьдствтямъ, который въ позднее
время насъ посетили; погружались въ видЪнш
совершенный, простыл, не страшныя, но ра
достный, и созерцали ихъ въ свете чистомъ,
сами будучи чисты и незапятнаны темъ, что
мы, ныне влача съ собой, называемътеломъ, мы,
заключенные въ него какъ въ раковину... Кра
сота одна получила здесь этотъ жребШ быть
пресветлой и достойной любви. Не вполне по
священный, развратный стремится къ самой
красоте, не взирая на то, что носить ея имя;
онъ не благоговеетъ передъ ней, а подобно
четвероногому ищетъ одного чувственнаго на-
слалсдешя, хочетъ слить прекрасное съ своимъ
теломъ... Напротивъ того, вновь посвященный,
увидевъ богамъ подобное лицо,, пзобраясающее
красоту, сначала трепещешь; его объемлетъ
страхъ; потомъ, созерцая прекрасное, какъ
бога, онъ обожаетъ и, если бы не боялся, что
назовутъ его безумнымъ. онъ принесъ бы
жертву предмету любимому...“
Нельзя не согласиться, что никогда ро
мантизмъ не является въ такомъ лучезарномъ
и чистомъ свйтй своей духовной сущности,
какъ въ этихъ словахъ величайшаго изъ
мудрецовъ к л а с с и ч е с к о й древности...
Но все это показываешь только глубо-
кость оллинскаго духа, часто въ еозерца-
ншхъ своихъ опережавшаго самого себя, и