157 / 734
305
КРИТИЧЕСКИ СТАТЬЯ.
306
Въ это время въ русской литератур! за
метно уже иробуждеше духа критицизма.
Некоторые старые авторитеты начали уже
покачиваться. Въ 1802 году Карамзинъ на-
писалъ статью «Пантеоне Россйскихъ Авто-
ровъ». Въ ней ни слова не сказано о жи-
выхъ писателяхъ—о Державин! и Херасков!,
ибо это считалось тогда неприличными; так
же ни слова не сказано о Петров!, хотя уже
со дня смерти его прошло бол!е трехъ л:!тъ;
можно догадываться, что Карамзинъ не хо-
т!лъ возстановлять противъ себя почитателей
этого поэта, къ которыми принадлежали вс!
грамо
1
ные люди, и въ то же время не хогЬлъ
хвалить его противъ своего уб!жденш. Эта
литературная уклончивость была въ харак
тер! Карамзина. Въ «Пантеон'! * было въ
первый еще рази высказано справедливое
суждение о Тредьяковскомъ. Вотъ что гово
рить о немъ Карамзинъ:
„Если бы охота и прилежность могли заменить
даровате, кого бы не превзошелъ Тредьяков-
сшй въ стихотворстве и красноречш? Но упря
мый Аполлонъ в'Ьчно скрывается за облакомъ
для самозвандевъ-поэтовъ и сыплетъ лучи свои
единственно на тЪхъ, которые родились съ его
нечатыо.
Не только даровате, но и самый вкусъ
не прюбрптается; и самый вкусъ есть дарова
те. Учете образуешь, но не производить авто
ра.
Тредьяковсюй учился во Францш у слав-
наго Ролленя; зналъ древше и новые языки;
читали всЬхъ лучшихъ авторовъ и написать
множество томовъ въ доказательство, что онъ...
не имЪлъ способности писать.“
Суждеше Карамзина о Сумароков
Ь
мягче
и уклончивее, нежели о Тредьяковскомъ; но
тЬмъ не менее оно было страшными приго-
воромъ колоссальной славе этого пигмея.
„Сумароковъ еще сильнее Ломоносова дей
ствовали на публику, избравъ для себя сферу
обширнейшую. Подобно Вольтеру онъ хотели
блистать во многихъ родахъ, и современники
называли его нашимъ Расиномъ, Мольеромъ,
Лафонтеномъ, Вуало.
Потомство не такъ ду
маешь;
но, зная трудность первыхъ опытовъ н
невозможность достигнуть вдругъ совершенства,
оно съ удовольствшмъ находить многш красо
ты въ твореншхъ Сумарокова и не
хочешь быть
строгимъ критикомъ его недостатковъ. Уже
•вимгамъ не курится передь кумиромъ;
но не
тронемъ мраморнаго подножш; оставимъ въ це
лости и надпись:
Великгй Сумароковъ!...
Соору-
димъ новыя статуи, если надобно; не будемъ
разрушать т-ехъ, которыя воздвигнуты благо
родной ревностью отцовъ нашихъ!.-
Замечательно, что Карамзинъ ставили въ
недостатокъ трагедшмъ Сумарокова то, что
«онъ старался более описывать чувства, не
жели представлять характеры въ ихъ эсте
тической и нравственной истине», и что,
«называя героевъ своихъ именами древнихъ
русскихъ князей, не думали соображать
свойства, дела и языки ихъ съ характеромъ
времени.» Нельзя не увидеть въ такихъ за
м!чаншхъ суждешя необыкновенно умнаго
человека и великаго шага впереди со сто
роны литературы и общества. Правда, Ка
рамзинъ находить мнопе стихи въ траге-
дшхъ Сумарокова «нежными и милыми», а
иные даже «сильными и разительными»; но
не забудемъ, что всякое сознаше развивает
ся постепенно, а не родится вдругъ, что Ка
рамзинъ и такъ уже видели неизмеримо
дальше литераторовъ старой школы, и сверхъ
того онъ, можетъ быть, боялся, что ему со-
воЬжь не поверять, если онъ скажетъ исти
ну вполне пли не смягчить ея незначитель
ными въ сущности уступками.
Остроумная и едкая сатира Дмитрова
«Чужой Толки» также служить свид!тель-
ствомъ
в о зн и кш е го
духа классицизма. Она
устремлена противъ громогласнаго «одоп!-
нш», которое начинало уже досаждать слуху.
Поэтъ заставляетъ въ своей сатир-! гово
рить одного старика съ такой «любезной
простотой дедовскихъ времени»:
Что за диковинка? лЪтъ двадцать ужъ прошло,
Какъ мы, напрягши умъ, наморщивши чело,
Со всеусердшмъ все оды пишемъ, пишемъ,
А ни себе, ни имъ похвалъ нигде не слы-
шимъ!
Ужели выдали Фебъ свой именной указъ,
Чтобъ не дерзалъ никто надеяться изъ насъ
Быть Флакку, Рамлеру и ихъ собратьи рав
ными,
И столько жъ, какъ они, во пЪсноп'Ьньи елав-
¿.днымъ?
Какъ думаешь!.. Вчера случилось мне сличать
И ихъ, и нашу песнь: въ ихъ... нечего чи
тать!
Листочекъ, много три, а любо какъ читаешь—■
Не знаю, какъ-то самъ какъ будто бы ле-
Гтаешь!
Судя по краткости, увЪренъ, что они
Писали ихъ резвясь, а не четыре дни;
То какъ бы нами не быть еще и ихъ счаст
ливей,
Когда мы во сто разъ прилежней, терпе
ливей?
Ведь нашъ начнетъ писать, то все забавы
прочь!
Надъ парою стиховъ просиживаетъ ночь,
Потеетъ, думаетъ, чертить и жжетъ бумагу;
А иногда беретъ такую онъ отвагу,
Что целый годъ сидитъ надъ одою одной1
И подлинно, ужъ весь приложить разумъ
свой!
Ужъ прямо самая торжественная ода!
Я но могу сказать, какого это рода,
Но очень полная—иная въ двести строфъ!
Судите жъ, сколько тутъ хорошихъ есть стиш-
ковъ!
Къ тому лсъ, и въ правилахъ: сперва про
чтешь вступленье,
Тутъ предложеше, а тамъ и заключенье—
Точь-въ точь, какъ говорить учены по цер
квами!
Со всемъ темъ нетъ читать охоты—вижу
самъ.
Возьму ли, наприм'Ьръ, я оды на победы,
Какъ покорили Крымъ, какъ въ море гибли
шведы!
Все тутъ подробности сраженья нахожу,
Где
было, какъ, когда, короче я скажу: