140 / 734
С0ЧЕНЕН1Я
В.
Г. ВЪЛИНСКАГО.
2 7 2
къ разе к;: амъ, а потому разсказы не совсймъ
вяжутся съ разговорами. Но эго еще не все:
разговоры ослабляюсь впечатл'Ьте разска-
зовъ. Правда, эти разговоры или беседы
им-Ьють большую занимательность, исполнены
мыслей; но почему же не сделать автору изъ
яихъ особой статьи? Онъ отчасти и сделали
это въ «Эпилоге», который имеешь большое
достоинство, но безъ всякаго отношешя къ
разсказамъ, и къ которому мы еще обратимся.
Вторая часть названа «Домашними Разго- |
ворами», хотя это назваше можетъ относить-?
ся только разве къ повести «Княжна Мами»,
а ко всеми другими разсказамъ и повестями,
вошедшими въ эту часть, нисколько нейдетъ.
Не понимаем ь, къ чему все это, если не къ
тому, чтобъ давать противъ себя оружш сво
ими литературными недоброжелателями, ко-
торыхъ у князя Одоевскаго. какъ у всякаго
еидьнаго даровигаго писателя, очень много,
н которые рады будутъ обратить все свое
внимаше на эти мелочи, чтобъ не обратить
никакого вниманш на существенныя стороны
его сочинений! -с¿ааи®».--
.<
Въ «Эпилоге», какъ въ выводе изъ пред-
шествовавшихъ разговоровъ, развивается
мысль о нравственномъ гшенш Запада въ
настоящее время. Въ лице Фауста, который
играетъ главную роль во всЬхъ эгихъ раз-
говорахъ и въ «Эпилоге» особенно,—авторъ
хотели изобразить человека нашего времени,
впавшаго въ отчаяше сомнгЬшя, и уже не въ
внашя, а въ производстве чувства ищущаго
разрешения на свои вопросы. Следователь
но, это—своего рода повесть, въ которой
авторъ представляетъ известный характеръ,
не отвечая за его действ!я или за его мн'Ь-
юя. Другими словами: этотъ «Эпилогъ» есть
вопроси, который авторъ предлагаешь обще- 4
ству, не принимая на себя обязанности ре
шить его. Мы очень рады, что въ лице этого
в ы д у м а к н а г о Фауста мы можемъ отве
тить на важный вопроси всеми д е й с т в и
т е л ь н ы м и Фаустами такого рода. Фауетъ
князя Одоевскаго—надо отдать ему полную
справедливость—говорить о деле съ зн а т -
емъ дела, говорить не общими местами, а
со всей оригинальностью самобытнаго взгля
да, со всеми одушевлетемъ искреннего,
горячаго убеждешя. И между теми въ
его словахъ столько же парадоксовъ, сколь
ко истинъ, а въ общеми выводе онъ со
вершенно сходенъ съ такъ - называемыми
«славянофилами». Пока онъ говорить объ
ужасали царствующаго въ Европе паупе
ризма (бедности), о страшномъ положенщ
рабочаго класса, умирающаго еъ голоду въ
кровожадныхъ, разбойничьигь вогтяхъ фа-
брикантовъ и разнаго рода нодрядчиковъ и
собственниковъ; о всеобщемъ скептицизме и
равнодушщ къ делу истины и убеждешя,—
27.1
V
когда говорить онъ обо всеми этомъ, нельзя
не соглашаться съ его доказательствами, по
тому что она опираются и на логике, и на
фактахъ. Да, ужасно въ нравственномъ от
ношении состоите современной Европы! Ска-
жемъ более: оно уже никому не новость,
особенно для самой Европы, и тамъ объ
этомъ и говорить, н пишутъ еще съ гораздо
большими знашемъ дЬла и большими
убе-
ждешемъ, нежели въ еостоянш делать это кто-
либо у насъ. Но какое же заключеше должно
сделать изъ этого взгляда на состоите Ев
ропы?—Неужели согласиться съ Фаустомъ,
что Европа, того и гляди, прикажешь долго
жить, а мы, славяне, напечемъ блиновъ на
весь ипръ, да и давай поминки творить по
покойнице?.. Подобная мысль, если бъ о ея
существованш узнала Европа, никого не
ужаснула бы тамъ... Нельзя такъ легко де
лать заключенш о такихъ тяжелыхъ вещахъ,
какова смерть—не только народа (морить
народы нами ужъ ни-почемъ), но целой, и
при томи лучшей, образованнейшей части
света. Европа больна,—это празда; но не
бойтесь, чтобъ она умерла: ея болезнь отъ
избытка здоровья, оть избытка жизненныхъ
силъ; это болезнь времеипая, это кризисъ
внутренней, подземной борьбы стараго съ
новыми:—это усилю отрешиться отъ обще-
ственныхъ основашй среднихъ вековъ и за
менить ихъ основаниями, на разуме и натуре
человека основанными. Евроне не въ пер
вый разъ быть больной: она была больна во
время крестовыхъ ноходовъ и ждала тогда
конца м!ра; она была больна передъ рефор
мацией и во время реформацш,—а ведь не
умерла же къ удовольствие гоеподъ-душепри-
казчиковъ ея! Идя своей дорогой
*
развитая,
мы, руссгде, шгЬемъ слабость все явлешя за
падной иеторш мерять на свой собственный
аршинъ: мудрено ли после этого, что Европа
представляется нами то домомъ умалишея-
ныхъ, то безнадежной больной? мы кричимъ:
«Запади, Востокъ! Тевтонское племя! Сла
вянское племя!»—и забываемъ, что подъ
этими словами должно разуметь ч е л о в е
ч е с т в о . . . Мы предвидимъ наше великое
будущее, но хотимъ непременно иметь его
насчетъ смерти Европы: какой, по истине,
б р а т с к 1 й взглядъ на вещи! Не лучше ли,
не человечнее ли, не гуманнее ли разеу-
ждать такъ: насъ ожидаетъ безконечное раз
вита, велише успехи въ будущемъ, но я
развитие Европы и ея успехи пойдутъ сво
ими чередомъ? Неужели для счастья одного
брата непременно нужна гибель другого?
Какая не философская, не цивилизованная
и не христианская мысль!..
Говоря о хаотическомъ состояши науки и
искусства Европы, Фауетъ, въ книге князя
Одоевскаго, много говорить справедлива«)