135 / 734
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
262
:2(П
лигшика, исполненный '¡о гроанаю нророче
скаго пегодовапш протнвъ
ничтожности
и
мелочности положительной жизни, валяю
щейся въ грязи эгоистическигь расчетовъ,—
то молшеяоевыхъ образовъ надзвездной
страны идеала, где живутъ высогая чувство
вания, светлыя мысли, благородный стремде-
нн , доблестные помыслы. Ихъ цель-—про
будить въ спящей душе отвращеше къ мер
твой действительности, къ пошлой прозе
жизни и святую тоску по той высокой дей
ствительности, идеалъ ноторой заключается
въ смеяомъ, исполненномъ жизни сознаши
человеческаго достоинства. Но кроме того
важное преимущество этихъ пьесъ соста
вляешь ихъ близкое, живое соотношете къ
обществу. Съ этой стороны онй — не вы
думки, не игрушки праздной фантазш, не
риторичесюя ? олицетворшпя отвлеченныхъ
мыслей, общихъ добродетелей и пороковъ, но
уроки высокой мудрости, шЬмъ более плодо
творные, что ихъ корни скрываются глубоко
въ почве русской действительности. Про
чтите «Бригадира»: это исторш многихъ ты-
сячъ нашихъ бригадировъ,—исторш къ не
счастью всегда одинаковая. Безпокойный и
страстный юморъ составляешь также одно
изъ неотъемлемыхъ достоинствъ этихъ пьесъ
и придаетъ имъ характеръ положительности,
безъ котораго оне казались бы слишкомъ
фантастическими, а потому и нодостаточно
дельными. Но какъ фантастическое лежитъ
въ этихъ пьесахъ на существенномъ осно-
ванш, то оно придаетъ имъ только еще бо
лее сильный и увлекательный характеръ,
поражая мысль черезъ посредство фанта-
стическихъ образовъ, сверкающихъ яркими
и причудливыми красками поэзш. Для дока
зательства этого достаточно указать на то
место изъ «Бала», где седой капельмейстеръ
хвалится своимъ умйньемъ оживлять балъ
искуснымъ подборомъ музыкальвыхъ пьесъ...
Еще богаче и внутреннимъ содержашемъ,
и стремительнымъ паеосомъ, и фантастиче-
ски-поэтическими образами пьеса — «На
смешка Мертвеца». По нашему мнЬвда, это
едва ли не лучшее произведете князя
Одоевскаго и въ то же время одно изъ за
мечательней гаихъ произведешй русской ли
тературы, тймъ более, что оно въ вей един
ственное въ своемъ роде. Мысль автора...
но пусть эта мысль скажется сама, во всей
прелести и во всей силе ея поэтическаго
выражении Красавица, едущая на балъ со
свовмъ мужемъ, встретила на дороге гробъ
и смутилась ври взгляде ва мертваго моло
дого человека, лежавшаго въ гробу.
„Красавица некогда видала этого человека.
Видала1 она звала его, звала всЬ изгибы души
его, понимала каждое трепеташе его сердца,
окаждое недоговоренное слово, каждую неза
метную черту на лпц'Ь его; она-знала, пони
мала все это, по на ту пору одно изъ тЬхъ
людскихъ мнКтй, которыя люди называютъ
вечнымъ, необходимымъ основашемъ семей-
ственнаго счастья, и которому прииосятъ въ
жертву н гешй, и добродетель, и сострадавщ,
п здравый смыслъ, все это на нисколько ме-
сяцевъ, —одно изъ такихъ мнешй поставляло
непреоборимую преграду между красавицей и
молодымъ челов'Ькомъ. И красавица покорилась.
Покорилась не чувству! — н4тъ, она затоптала
святую искру, которая, было, затсдлилась въ
душе ея, п, падшп, поклонилась тому демону,
который раздаетъ счастье и славу мзра, и де-
монъ похвалилъ ея повиновете, далъ ей „хо
рошую“ парию и назвалъ ея расчетливость
добродетелью, ея подобостраспе — благоразу-
мшмъ, ея ошичесгай обманъ—влечетемъ сердца,
и красавица едва пе гордилась его похвалой.
Но въ любви юноши соединялось все святое
и прекрасное человека, ея роскошиымъ огнемъ
жила жизнь его, какъ блестящей благоухакнщй
алоэсъ подъ опалою солнца, юноше были род
ными те минуты, когда надъ мыслью прохо
дить дыхаше бурно,- те минуты, въ которыя
живутъ века, когда ангелы присутствуютъ
таинству души человеческой, и таинственные
зародыши будущихъ покодевШ со страхомъ
внимаютъ решенпо судьбы своей.
Да! много будуща,.« было въ этой мысли,
въ этомъ чувстве. Но имъ ли оковать ленивое
сердце светской красавицы, безпрерывно охла
ждаемое расчетами приличШ? Имъ ли пленить
умъ, безпрестанно сводимый съ толку теми
судьями общаго мнешя, которые постигли ис
кусство судить о другихъ по себе, о чувстве
по расчету, о мысли по тому, чтб имъ случи
лось видеть па свете, о поэзш по чистой при
были, о вере по политике, о будущемъ по
прошедшему?
И все это презрено: и безкорыстная любовь
юноши, и силы, которыя она оживляла... Кра
савица назвала страсть юноши порывомъ вооб
ражении его мучительное терзаше—преходящей
болезнью ума, мольбу его взоровъ —модной
поэтической причудой. Все было презрено, все
было забыто. Красавица провела его чрезъ вс4
мытарства оскорбленной любви, оскорбленной
надежды, оскорбленнаго самолюбии..
Что я разсказывалъ
долгими
речами, то въ
одно мгновеше пролетело чрезъ сердце краса
вицы при виде мертваго: ужасной показалась
ей смерть юноши,—не смерть тела, нетъ! чер
ты искаженнаго лица разсказывали страшную
повесть о другой смерти. Кто знаетъ, что ста
лось съ юношей, когда, сжатыя холодомъ стра-
данш, порвались струны на гармоническомъ
орудш души его; когда изнемогь онъ, замучен
ный недоговоренной жизнью, когда истощилась
душа на тщетное борете и, униженная, но не-
убеждепная, съ хохотомъ отвергла даже сомне
т е—последнюю святую искру души умираю
щей. Можетъ быть, она вызвала изъ ада все
изобретены разврата; можетъ быть, постигла
сладость коварства, негу мщетя, выгоды явно
безстыдной подлости; можетъ быть, сильный
юноша, распаливши сердце свое молитвой, про-
клялъ все доброе жизни! Можетъ быть, вся та
деятельность, которая была предназначена на
святой подвигъ жизни, углубилась въ науку
порока, исчерпала ея мудрость съ тою же си
лой, съ которой она некогда исчерпала бы
науку добра; можетъ быть, та деятельность, ко
торая должна была помирить раскаяше съ сми-
решемъ веры, слила горькое, удушающее рас
каяше съ самой минутой преступлены...*