127 / 734
245
I. КРИТИЧЕСК1Я СТАТЬИ.
246
ность спасаетъ ее отъ сл'ЬдствШ этихъ сви-
дашй. При посл'Ьднемъ ее чуть, было, не пой
мали мужъ; но всезнаюпцй и везде поспе
ваюнцй Родольфъ спасъ ее. Въ эту-то жен
щину влюбленъ Родольфъ. Онъ предлагалъ
ей для разсйянш делать добро, и она начи-
наетъ играть въ добро. Все это приторно до
последней степени. •
Но до сихъ поръ Родольфъ только эффек-
теръ и фразеръ; мы увидимъ, что онъ про
сто глушь. Онъ венчается съ умирающей
Сарой, чтобъ иметь право объявить Певунью
своей законной дочерью. А для чего это? И
что за принцесса, чтб за владетельная княж
на, окруженная штатсъ-дамами и фрейлина
ми,—Певунья, воспитанница Сычихи, де
вушка шестнадцати лйтъ, всю жизнь про
ведшая съ ворами и мошенниками, растлен
ная и оскверненная всей грязью порока,
хотя и невольнаго и безсознательнаго, но
темъ не менее порока? Еъ лицу ли ей, воз
можна ли для нея роль владетельной княж
ны? Не лучше ли, не естественнее ли было
бы, если бъ Родольфъ оставилъ ее на рукахъ
г-жи Жоржъ, или ужъ если ее убивало присут-
ствш людей, зяавшихъ о прежней ея жизни,
найти ей уголокъ въ Германш и видеться
съ ней инкогнито, какъ еъ своей дочерью?
Теперь, что за лицо эта Певунья? Сна
чала, въ трактире съ Родольфомъ и Реза
ной, она довольно естественна и даже инте
ресна; но когда она вдругъ освобождается
отъ грязи, въ которой более десяти летъ
топтали ее ногами уб!йцы, воры и мошен
ники, и вдругъ ни съ того, ни съ сего де
лается «дьвой идеальной» и «неземной», она
переетаетъ быть естественной и делается
пошлой, скучной. Мы не споримъ противъ
того, что сердце ея было чисто по своей
натуре; что она способна была къ раскаяшю
и страдашю при мысли о прежней жизни;
но все это должно было проявиться въ ней
естественно, безъ идеальничанья; на ея жизни
навсегда должны были остаться следы грязи,
которой не смыли бы воды цйлаго океана.
А
ей, видите ли, довольно было рукомойничка
водицы, чтобъ сделаться чище голубки, не
виннее младенца. Какая пошлая натяжка!
И потому нелепее, пошлее, приторнее, на
тянутее и скучнее эпилога къ роману, где
действш перенесено въ Геролыптейнъ, ничего
нельзя вообразить. Въ сравненш съ этимъ
эпилогомъ, даже «Семейство», чувствитель
ный романъ Фридерики Бремеръ, кажется
чемъ-то сноснымъ!
Между тймъ на этихъ двухъ неестествен-
ныхъ и невозможныхъ во всйхъ отношеншхъ
лицахъ основано все здаше романа. Почему
вместо нихъ авторъ не придумалъ лицъ ин-
тересныхъ, но возможныхъ, происшестй
занимательныхъ, но простыхъ? Потому, что
для этого нуженъ былъ талантъ, и при томъ
большой талантъ, ибо истинно-изящное про
сто и естественно. А у добраго Эжена Сго
дарованш можетъ хватить на какую-нибудь
повесть въ роде «Полковника Сгорвиль»—не
больше; взявшись за что-нибудь большее,
онъ по необходимости долженъ стать на хо
дули и впасть въ мелодраму.
Мы не видимъ достаточной причины, по
чему бы Певунья непременно должна была
оказаться дочерью немецкаго князя. По край
ней мйрй изъ этого ничего не вышло, кроме
сентиментальнаго вздора и пошлыхъ эффек-
товъ. Явно, что авторъ въ этой завязке раз-
считывалъ на чувствительныхъ читателей,
которые любятъ въ романахъ необыкновен
ный столкновения, особенно родственный,
годныя только для наполненш пустоты ро
мана, чуждаго всякой концепщи, всякаго
творчества.
Г-жа Жермень и сентиментальный, безлич
ный и безобразный сынъ ея—лида, совер
шенно липгаш въ романе. Между темъ изъ
желанш Родольфа отыскать Жермена выте-
каготъ въ романе все до пошлости чудесныя
похожденж его.
Мастакъ, Сьтчиха, Полидори, Сесили —
лида неестественный и невыдержанный. Чтд
они такое по мысли автора? Чудовища ли
природы, или жертвы воспиташя и другихъ
неотразимыхъ причинъ? Но въ первомъ
случае не следовало бы автору быть столь
щедрымъ на таюя рЬдгая произведен^ на
туры; а во второмъ—показать намъ причи
ны ихъ искажеяш и найти въ ихъ дугаахъ
хотя каше-нибудь следы человечности, какъ
онъ показалъ ихъ въ Резаке. Что эти лица
мелодраматически, сшиты на живую нитку,
довольно привести для доказательства одну
черту. Полидори, котораго Родольфъ нрн-
нуждаетъ быть палачемъ Феррана, говорить
ему: «Князь наказываетъ преступленш пре-
ступлеюемъ, сообщника—сообщникомъ... Я
не долженъ покидать тебя, по его приказа
ний; я возле тебя, какъ тень... Я заслужить
эшафотъ, какъ ты...» и проч. Подумаете, это
говорить обративнпйся на путь заблудппй
человекъ?—ничуть не бывало: это говорить
нераскаянный извергъ, отравитель, убШна,
воръ, все, что угодно... Ж это поэзш, твор
чество! Нетъ, это просто—шехеразада! Луч
ше всехъ этихъ изверговъ очерченъ Жакъ
Ферранъ. Самая мысль—изобразить гнуснаго
злодйя, пользующагося въ обществе репута-
щей нравственнаго человека, достойна вни-
манш; но авторъ не выдержалъ ея, перехи-
тридъ, принесъ ее въ жертву великому гос
подину Родольфу—и вышла мелодрама! Без
умная любовь Феррана къ Сесили кажется
ужасной натяжкой и не возбуждаетъ въ чи
тателе ни довйрш, ни интереса. Полидори,