695 / 734
615
п и с
жете состоятя твоего духа, наводитъ ва меня
мрачную тоску. Не могу себе вообразить более
ужаснаго состояния. Ты пишешь, что живешь
хорошо, доволенъ собою, понимаешь Гегеля,
видишь свое место въ наукой въ тоже время
говоришь, что тебе не выйти изъ твоей одно
сторонности, и что действительность закрыта и
недоступна для тебя. Если ты правь, ты долженъ
бояться науки, ибо действительность знанш есть
действительность жизни, но безъ последней она
порождаетъ (въ науке) Тредьяковскихъ и Шевы-
ревыхъ. Говорю тебе это смело, не имея жела
нья оскорбить тебя, но желая показать тебе
собственное твое противореча съ самимъ собою.
Сказать правду, оно столько же радуетъ меня,
сколько и трогаетъ: я вижу въ немъ начало
благодетельнаго перелома, первый шагъ выхо
да изъ непосредственности. Тебе еще страшно
взглянуть на свое положенье прямыми глазами
и назвать вещь ея настоящимъ именемъ; но
ты уже много прштныхъ мечташй принесъ въ
жертву истине. Я надеюсь, что скоро кончат
ся и твои другш предубеждения, и ты убедишь
ся. что если въ тебе что-нибудь было оскорбля
емо мною, или кемъ другимъ, такъ это твое
самолюбш, а не твое человеческое достоинство.
Странно обвинять тебе меня въ томъ, что я не
хотелъ и не могъ делить съ тобою мечташй и
называть ихъ действительностью, а я знаю,
что это и называешь ты
гонетями.
Я способенъ
принимать мечты за действительность, но я
всегда жестоко наказывалъ себя за подобныя
заблужденья и всегда имелъ силу плевать на
свои пошленькш чувствованьица. Теперь, слава
Богу, кажется, я потерялъ навсегда способность
къ детскимъ увлеченшмъ. Я решилъ, что самая
мертвая, самая животная апатш лучше, выше,
благороднее мечташй и пошлыхъ чувствъ. За
то теперь я или въ апатш, или если чувствую,
то не имею причины стыдиться своего чувства.
У меня теперь много ложныхъ мыслей и ре-
флекый, но нетъ ужъ пошлыхъ чувствъ. Вотъ,
любезный Константинъ, истинная причина того,
что ты называешь оскорбленьями и гоненшми
съ моей стороны—это разность нашихъ напра
вление Я такъ думаю, хотя могу и ошибаться.
Во всякомъ случае, тебе не за что сердиться
на меня: это ответь на твое письмо.
Теперь о Гоголе, Онъ велишй художникъ, о
томъ слова нетъ. Я и теперь не скажу, чтобы
онъ былъ ниже В. Ск. и Купера, и не почитаю
невозможнымъ, чтобы последующш его созда-
шя не доказали, что онъ выше ихъ. Сверхъ
того, онъ и ближе ихъ къ намъ, следователь
но, понятнее для насъ. Но онъ не руссюй поэтъ
ВЪ( томъ смысле, какъ. Пушкинъ, который вы-
разилъ и исчерпалъ собою всю глубину рус
ской жизни, и въ раны котораго мы можемъ
влагать персты, чтобы чувствовать боль своихъ
и врачевать ее. Пушкинская поэзш наше иску-
плете, а въ созданшхъ Гоголя я вижу только
Тараса Бульбу, котораго можно равнять съ
„Бахчисарайскимъ Фонтаномъ“, „Цыганами“,
„Борисомъ Годуновымъ“, „Моцартъ и Сальери“,
„Скупой рыцарь“, „Русалка“, „Египетски ночи“,
¿Каменный гость“. Въ форме все художествен
ный произведешя равны, но содержите даетъ
различную ценность: „Ричардъ 11“, „Отелло“,
„Гамлетъ“, „Король Лиръ“, „Макбетъ“, „Ромео
иЛОлш“ всегда, будутъ выше „Венещанскаго
купца“, а „Тарасъ Бульба“ выше всего осталь-
наго, что напечатано изъ сочинетй Гоголя.
Р* Засвидетельствуй мое (искреннее почтете
Сергею Тим. и всему твоему семейству. Будь
адоровъ и счастливь, да поскорее пр^зжай въ
ь м
а
.
616
Питеръ. Панаевъ тебе кланяется,. Языковъ.
также. Прощай. Твой В, Б,
Къ Н. В. Станкевичу.
Москва, съ 29 сейЯября до 8 октября 1839 г. 1).
„... Я ионялъ, что у всякаго человека-
своя жизнь и свои личные интересы, а я,.сверхъ
того, во все это время!находился: въ ужасныхъ
внутреннихъ переделкахъ, въ мучительныхъ
процессахъ выхода изъ детства въ мужество;,
со всеми переругался, былъ истерзанъ, исколе-
сованъ такъ, что на душе моей не осталось ни:
одной целой струны, ни одного здороваго-
места“...
„Способъ, какимъ ты рекомендуешь мне
Грановскаго, заставилъ меня смеяться до слезъ:
ароматъ твоей милой, непостижимо чудной не
посредственности такъ и веялъ вокругъ меня:.
Портретъ Грановскаго веренъ какъ нельзя:
больше, ты велитй живописецъ! Но опасеню,.
что мы не сойдемся, которое невольно выска^
зывается въ твоихъ словахъ, оказалось- совер
шенно ложнымъ: мы сошлись какъ нельзя
лучше и ближе, и безъ всякихъ прекраснодуш-
ныхъ восторговъ и натяжекъ, а совершенно сво
бодно. Грановский есть первый и единственный
человекъ, котораго я полюбшгь отъ всей души,
несмотря на то, что сферы нашей действитель
ности, наши убеждения (самый кровныя) —
дшметрально противоположны,.такъ что—белое-
для него, черно для меня, н наоборотъ.. Да,,
это одинъ изъ техъ людей, съ которыми мне.
всегда и тепло и светло,, и которые никогда,
не могутъ придти ко мне не во время, но все
гда—доропе гости. Но- Боже мой!1Можно ли:
быть противоноложнее въ своихъ убеждешяхъ,.
какъ
мы
и онъ. Чтб за суждеше объ искусстве,
что за вкусъ—верхъ идштства! Уландъ выше
Гейне, Шиллеръ... но погоди,..“
„На Руси явилось новое могучее даровате
—Лермонтовъ“. ,
„Какая образность!—такъ все и видишь
передъ собой, а увидевъ разъ, никогда ужъ не
забудешь! Дивная картина—такъ и блеститъ
всею яркостью восточныхъ красокъ! Какая:
живописность, музыкальность, сила и крепость-
въ каждомъ стихе, отдельно взятомъ! Идя къ
Грановскому, нарочно захватываю №О. 3. („Оте-
чественныхъ Записокъ“), чтобы поделиться съ-
нимъ наслаждетемъ—и чтб же?—онъ предупре-
дилъ меня: какой чудакъ Лермонтовъ—стихи;
гладше, а въ стихахъ чортъ знаетъ что —вотъ
хоть его „Три Пальмы“—что за дичь!—Что на
это было отвечать? Спорить?—но я потерялъ
уже охоту спорить, когда нетъ точекъ сопри-
косновенш съ человекомъ. Я не спорилъ, но,
какъ майоръ Ковалевъ частному приставу,
сказалъ Грановскому, разставивъ руки: „При
знаюсь—после такихъ съ вашей стороны по-
ступковъ, я ничего не нахожу“—и вышелъ
вонъ. А между темъ, этотъ человекъ, со слеза
ми восторга на глазахъ, слушалъ „О царе
И. В. молодомъ опричнике и удаломъ купце
Калашникове“. Не значить ли это то, что у
1) Лыпинъ, I, 290—303, 225—226,
Это письжо могло бы составить ц$лузо брошюру, говорить г.
Пыпинъ. Оно вызвано пиеьмомъ Станкевича и пргЬздомъ въ Мос
кву Т. Н. Грановскаго. БЬлинсгай пишетъ, что на этотъ разъ-
причиной долгаго жолчашя были новыя треволнения въ его внутрен
ней жизни; ежу показалось было, что онъ перест^лъ любить Стан
кевича, но векорЪ успокоился отъ своего «прекраснодушнаго»'
онасешя.