693 / 734
611
п и с ь м л.
612
гда будетъ моею, но это грустная жизнь и не
она должна быть уделомъ человека. Такъ
жилъ Пушкинъ—и я понимаю его. Но онъ былъ
гешй—и въ его минутахъ жизни замыкались
целые в'Ька; онъ былъ поэтъ—и способность
высказывать себя и, какъ дани, требовать и
получать сочувствш отъ ближнихъ вознагра
ждала его за минуты, вне в'Ьчнаго духа прове-
донныя. Въ немъ былъ неистощимый рудникъ
любви, которой не могъ изсякнуть ни отъ ка-
кихъ причинъ, и отъ колыбели до гроба ему
улыбалась любовь. Я только
понимаю
такую
жизнь, и если живу иногда подобною (какъ
подобно отражеше солнца въ реке самому
солнцу), то не въ действительности, а въ фанта-
зшхъ. Я прячусь въ фантазш отъ действитель
ной жизни, и мое возвращенье къ действитель
ной жизни изъ области фантазш есть горькое
пробуждеше. Въ этой жизни есть свое прекрас
ное, но я понимаю, что такая жизнь призракъ,
потому что истинная жизнь конкретна съ дей
ствительностью. Иногда мне становится досад
но, зачемъ я знаю слишкомъ много, зачемъ
слишкомъ хорошо понимаю значеше и цель
жизни; мне кажется, что я былъ бы счастливее,
если бы кругозоръ моего ума былъ ограничен
нее, а требованья чувства умереннее; мне
кажется, что тогда бы я нашелъ все, чемъ
могъ бы быть счастливь... Я знаю, что это ми
нуты борьбы, нравственной болезни, что такая
мысль безбожна и недостойна просветленнаго
человека, что откровеше истины есть единствен
ное благо, за которое человекъ умиленно дол-
женъ молиться вечному духу жизни“.
„Всякая грусть есть страданье; никакое
блаженство не можетъ быть безконечно и высоко
безъ этого страданш; но при полной гармонш
духа, при совершенномъ его блаженстве грусть
или етрадаше есть только характеръ, условш не
обходимое, форма, такъ сказать, самаго блажен
ства, но не самое блаженство: это понятно, и мы
давно уже согласились съ тобою въ этомъ. Но
етрадаше, какъ единственная и исключитель
ная форма жизни духа и какъ конечное и воз
можное его блаженство, есть тоже жизнь чело
веческая, и прекрасная, но низшая, неполная,
ступень къ истинной жизни духа, но не истин
ная жизнь духа. Вотъ эта-то жизнь, это-то
блаженство доступно мне... Это етрадаше есть
недугъ души, но недугъ сладюй, есть одна
изъ священнейшихъ способностей нашего духа,
есть признакъ присутствия высшей жизни, есть
залогъ дальнейшаго и безконечнаго развитья,
ручательство въ возможности (близкой или
далекой—нетъ нужды) перехода въ полную
жизнь духа. Какъ-то недавно ощутилъ я въ
моей груди это сладостное болезненное стесне-
ше, этотъ божественный недугъ— и вместе съ
нимъ ощутилъ и веру, и силу, и жизнь... По
временамъ я живу этимъ страдашемъ, и теперь...
я чувствую въ груди моей это болезненное
стеснеше, этотъ недугъ выше всякаго здоровья,
и вместе съ темъ чувствую, что я живу, а не
прозябаю, что я человекъ, а не животное Да,
—уже не счастья, не блаженства, какъ прежде,
а страданш прошу, желаю и ишу я себе.
Мыслить и страдать
—вотъ грустная и непол
ная жизнь, до какой только я способенъ воз
выситься. Но я верю, что этою жизнью я
вы
страдаю
себе полную и истинную жизнь духа.
Боже мой, какъ бы громко я сталъ смеяться,
какъ бы горячо сталъ оспаривать, если бы года
за два передъ симъ кто-нибудь сталъ меня
уверять, что моя жизнь не въ светломъ веселш,
не въ радостномъ ликованш! Гадка моя жизнь,
но не прогрессъ ли это?“...
„Теперь я началъ „Переписку двухъ дру
зей“,— большое сочиненш, где въ форме пере
писки и въ форме какого-то полу-романа бу-
дутъ высказаны все те идеи о жизни, которыя
даютъ жизнь и которыя, безъ полемики, дол
жны разоблачить Шевыревыхъ и подобныхъ
ему. Это будетъ собственно переписка прекрас
ной души съ духомъ; первое лицо, какъ разу
меется, будетъ моимъ субъективнымъ произве-
дешемъ, а второе—чисто объективнымъ. Въ
лице перваго я поражу прекраснодуние, такъ
что оно устыдится самого себя; впрочемъ, въ
представителе прекраснодушш я выведу лицо
не пошлое, но полное жизни истинной, кипу
чей; придамъ ему не фразы и возгласы, но
слово живое, увлекательное, картинное и поэти
ческое; словомъ, я изображу въ немъ одного изъ
техъ людей, доступныхъ всему истинному, но ли-
шенныхъ силы воли для полнаго достиженш выс
шей истины, одного изъ техъ людей, которые
понимаютъ истину, но хотятъ, чтобы она доста
лась имъ безъ труда, безъ пожертвовашй, безъ
борьбы и страданш; какъ цыгане, которые
лучше хотятъ сносить все неудобства непогоды,
все невыгоды бродяжнической жизни, нежели
пожертвовать частью своей дикой свободы гра
жданскому порядку, такъ и эти люди хотятъ
лучше всю жизнь свою жить редкими и немноги
ми минутами восторга, а остальную часть жизни
валяться въ грязи, нежели путемъ труда и
усил1й перейти въ полную жизнь. Короче ска
зать, въ этой прекрасной душе я изображу
себя и, надеюсь, очень верно; и въ этомъ пор
трете я наплюю на самого себя и оплачу само
го себя. Я изображу себя въ двухъ эпохахъ
жизни: въ той, въ которую я жилъ въ одномъ
чувстве и пряталъ свое чувство отъ разума,
какъ цветокъ отъ мороза; и въ той, въ которую
я созналъ тождество чувства съ разумомъ,
любви съ сознашемъ, но пршбре.лъ черезъ это
не полное блаженство жизни, а только объек
тивное сознаше его. Что же касается до пред
ставителя жизни духа, то это не будетъ ни чей
портретъ: это будутъ мои... но только глубже
перечувствованныя и лучше понятыя, потому
что съ техъ поръ, какъ я ихъ написалъ, я не
много подросъ въ моихъ понятшхъ. Первое
письмо почти уже написано: въ немъ „пре
красная душа“ описываетъ свой отъездъ изъ
Москвы, свои путевыя впечатленья, жалуется
на людей и жизнь, въ которыхъ она разочаро
валась; доказываетъ, что истинная жизнь—въ
чувстве, что разумеше есть смерть чувства;
упрекаетъ своего друга за любовь къ философш,
за холодность суждетй и нредрекаетъ ему ко
нечную гибель за доверенность къ
холодному
уму
и пр. и пр. Ответь на это письмо будетъ
содержать изложеше понятш о разуме и чув
стве, ихъ взаимныхъ отношеншхъ; объ истине
въ созерцанш, какъ основе нашего сознанш;
объ ошибочномъ понятш, вследствш котораго
чувство смешиваютъ съ истиною въ созерцанш,
почему и думаютъ несправедливо, что чув-
ствомъ можно узнать какую бы то ни было
истину, тогда какъ оно, по существу своему,
не можетъ давать намъ никакихъ идей, но,
такъ сказать, подкрепляетъ всякую истинную,
или почитаемую нами за истинную, идею, про
буждаясь въ насъ какъ стремленье къ без-
конечному, или какъ любовь, что одно и то же,
потому что высшая степень любви есть оьцуьце-
Hie
безконечнаго; о достоинстве разума, живу-
щаго въ природе, какъ явлеше, и въ человеке,
какъ сознаше; о достоинстве способа изеледо-
ванш истины a priori. Однимъ словомъ, это
должно быть чемъ-то порядочнымъ, потому что