634 / 734
493
II.
В И В I I О Г Р А Ф I Я.
494
одно и то же, но и «что-нибудь» лучше, не
жели «ничего». При огромномъ изобилш ма-
тарыловъ на веЬхъ европейскихъ языкахъ,
трудно было бы литератору, набившему ру
ку въ многописанш, не составить что нибудь
въ роде исторш Наполеона, сколько-нибудь
сносной. Жаль только, что Нолевой иногда
с т р а н н о ошибается въ фактахъ, особенно
во «Введенш»; такъ, наприм., онъ называетъ
другомъ якобинцевъ заклятаго врага ихъ,
жирондиста Дюмурье. Другой недостакъ «Исто
рш Наполеона» Полевого заключается въ
общемъ недостатке веЪхъ его сочинешй—
въ языке, когорыб очень трудно читать.
Руководство къ познашю теоретической мате-
р1альной
фи ло со фа
.
Сочинете Александра Пе
тровича Татаринова. Саб 1844.
Германш — отечество философш новаго
М1ра. Когда говорятъ о философш, то всегда
разум’Ьютъ германскую, потому что никакой
другой философш человечество не имеетъ,
Во всЬхъ другихъ странахъ философш есть
попытка частнаго лица разрешить известные
вопросы о бытш; въ Германш философш—
наука, исторически развивающаяся; ея обра
батывай^ постепенно передается отъ поко-
л£шя къ поколение. Кантъ первый положили,
прочныя начала новейшей философш и далъ
ей наукообразную форму. Фихте своимъ уче-
тем ъ выразилъ второй моментъ развитш
философш: действуя независимо отъ Канта
и даже ставъ въ полемическое къ нему отно-
шеше, онъ тймъ не менее былъ только про-
должателемъ начатаго Кантомъ дела. Шел-
лингъ и Гегель— представители дальнейшаго
движенш философш. Теперь гегелизмъ рас
пался на три стороны — правую, которая
остановилась на последнемъ слове гегелиз-
ма и далее не идетъ; левую, которая отло
жилась отъ Гегеля и свой прргрессъ пола-
гаетъ въ живомъ примирегаи философш съ
жизнью, теорш съ практикой; и центральную,
составляющую нечто среднее между мертвой
стоячестью провой и стремительнымъ дви-
жетемъ левой стороны. Если мы сказали,
что левая сторона гегелизма отложилась отъ
своего учителя, это не значить, чтобъ она
отвергла его великш заслуги въ сфере фи-
дософш и признала его уч е те пустымъ и
безплоднымъ явлешемъ. Нетъ, это значить
только, что она хочетъ итти дальше и, при
всемъ ея уваженш къ великому философу,
авторитета духа человечеснаго ставить выше
духа авторитета Гегеля. Такъ отложился отъ
Канта Фихте; такъ духомъ учешя своего
объявилъ себя нротивъ Канта и Фихте Шел-
лингъ; такъ ученикъ Шеллинга, Гегель,
отложился отъ Шеллинга; но ни одинъ изъ
нихъ не думалъ отрицать заслуги своего
предшественника и каждый изъ нихъ счи-
талъ себя обязаннымъ своимъ успехомъ тру-
дамъ предшественника. Такой ходъ герман
ской философш дГлаетъ невозможными про
извольный проявленш личныхъ философство
ваний. Нтобъ действовать на поприще фи
лософш, въ Германш мало того, чтобъ объ
явить печатно: «я такъ думаю», но должно
посвятить целые годы тяжелаго труда дель
ному и основательному изучешю всего, чтб
сделано по части философш,— должно быть
современнымъ.
Съ этой точки зрФшя нетъ ничего за
бавнее русской философш и русскихъ книга
по части философш. О философш, какъ на
уке, у насъ никто не заботится; но вей на
ши философы думаютъ, что для того, чтобъ
сделаться философомъ, стоить только захо
теть этого. Учиться философш они не счи-
таютъ нужнымъ; имъ легче объявить, что
вей нФмецше философы врутъ, нежели про
честь хотя одного изъ нихъ. Наши фило
софы не понимаютъ, что у насъ для фило
софии нетъ еще ни почвы, ни потребности.
Нашему философу вдруга, ни съ того, ни
съ сего, придетъ охота пофилософствовать,
и такъ какъ съ болтовни пошлинъ не бе-
рутъ, то вследствш этого кесжиданнаго при
падка философствовашя явится небольшая
книжка, въ которой все сказано, все объ
яснено, все решено, кроме одного только—
зачемъ и для кого напиеанъ этотъ вздоръ...
Едва ли не смелее всехъ другихъ нашихъ
философовъ Татариновъ. на сорока странич-
кахъ, разгонисто и безобразно напечатан-
яыхъ, онъ излагаетъ какую-то небывалую до
него «теоретическую-практическую» филосо-
фго и начисто решаетъ, что такое истина,
благо и красота: истина у него есть истина,
благо— благе, а красота— красота. Коротко и
ясно! Изъ философовъ, бывшихъ до него,
онъ знаетъ что-то только о Локке Лейбни
це и Канте, а о дальнейгаемъ ходе фило
софш решительно никакихъ сведешй не
имееТъ. Для чего и для кого написана эта
тетрадка (книгой и даже книжкой ее нельзя
назвать)? Для техъ, кто имеетъ хоть какое-
нибудь понятш о философш, тетрадка Тата
ринова будетъ только забавна; а тЬ, которые
о философш не имеютъ никакого понятая,
ровно ничего не поймутъ въ ней, въ этой
тетрадке.