616 / 734
457
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
458
т. д. И всякая любовь истинна и прекрасна
по-своему, лишь бы только она была въ
сердце, а не въ голове. Но романтики
особенно падки къ головной любви. Сперва
они сочиняютъ программу любви, потомъ
ищутъ достойной себя женщины, а за не-
шгЬшемъ таковой любятъ пока какую-ни
будь; имъ ничего не стоитъ велеть себе
любить, ведь у нихъ все д'Ьлаетъ голова,
а не сердце. Имъ любовь нужна не для
счастья, не для наслажденья, а для оправ-
дани на д£л4 своей высокой теорш лю
бви. И они любятъ по тетрадке и больше
всего боятся отступить хотя отъ одного
параграфа своей программы. Главная ихъ
забота являться въ любви великими и ни
въ чемъ не унизиться до сходства съ обык
новенными людьми. И однако жъ въ любви
молодого Адуева къ Надиньке было столь
ко истиннаго и живого чувства; природа
заставила на время молчать его роман-
тизмъ, но не победила его. Онъ могъ бы
■быть счастливымъ надолго, но былъ только
на минуту, потому что все самъ испортили.
Надинька была умиЬе его, а главное по
проще и естественнее. Капризное, избало
ванное дитя, она любила его сердцемъ, а
не головой, безъ теорй и безъ претензй
на гешальность; она видела въ любви толь
ко ея светлую и веселую сторону, и потому
любила какъ будто шутя—шалила, кокет
ничала, дразнила Адуева своими каприза
ми. Но онъ любилъ «горестно и трудно»,
весь задыхаюнцйея, весь въ иене, словно
лошадь, которая тащитъ въ гору тяжелый
вози. Какъ романтики, онъ были и пе
данта: легкость, шутка оскорбляли въ его
глазахъ святое и высокое чувство любви.
Любя, онъ хотели быть театральными ге-
роемъ. Онъ скоро все переболталъ съ На-
динькой о своихъ чувегвахъ, пришлось по
вторять старое, а Надинька хотела, чтобъ
онъ занимали не только ея сердце, но и
умъ, потому что она была пылка, впеча
тлительна, жаждала новаго; все привычное
и однообразное скоро наскучало ей. Но къ
этому Адуевъ былъ человекъ самый не
способный въ мще, потому что собственно
его умъ спади глубокими и непробудными
сномъ: считая себя великимъ философомъ,
онъ не мыслили, а мечтали, бредили наяву.
При такихъ отношеншхъ къ предмету его
любви, ему былъ опасенъ всяшй сопер
ники,—пусть онъ были бы хуже его, лишь
бы только не походили на него и могъ бы
иметь для Надиньки прелесть новости; а
тутъ вдругъ является графи, челов'Ькъ
съ блестящими светскими образоватемъ.
Адуевъ, думая повести себя въ отношенш
къ нему истиннымъ героемъ, черезъ это
-самое поведи себя какъ глупый, дурно
воспитанный мальчишка, и этими испортили
все дЬло. Дядя объяснили ему. но поздно
и безполезно для него, что во всей этой
исторщ былъ виновата только одинъ онъ.
Какъ жалокъ этотъ несчастный мученики
своей извращенной и ограниченной натуры
въ послЬднемъ его объясненш съ Надинь-
кой и потомъ въ разговоре съ дядей! Стра-
данш его невыносимы; онъ не можетъ не
согласиться съ доводами дяди, и между
тЬмъ все-таки не можетъ понять дЬло въ
его настоящемъ свете. Какъ! ему уни
зиться до такъ-называемыхъ хитростей,
ему, который затЬмъ и полюбили, чтобъ
удивить себя и мщъ своей громадной стра
стью, хотя мщъ и не думали заботиться ни
о немъ, ни о его любви! По его теорш,
судьба должна была послать ему такую же
великую героиню, какъ онъ самъ, и вместо
этого послала легкомысленную девчонку,
бездушную кокетку! Надинька, которая
была еще недавно въ глазахъ его выше
всЬхъ женщинъ, теперь вдругъ стала ниже
всйхъ ихъ! Все это было бы очень смешно,
если бъ не было такъ грустно. Ложныя при
чины производятъ т а т я же мучительныя
страданш, какъ и истияныя. Вотъ мало-по
малу онъ перешелъ отъ мрачнаго отчаяшя
къ холодному унышю и, какъ истинный ро
мантики, начали щеголять и кокетничать
«своей нарядной печалью». Прошелъ годъ,
и онъ уже презираетъ Надиньку, говоря,
что въ ея любви не было нисколько ге
роизма и самоотвержешя. На вопроси тет
ки: какой любви потребовали бы онъ отъ
женщины? онъ отвечали: «я бы потребо
вали отъ нея первенства въ ея сердце;
любимая женщина не должна замечать, ви
деть другихъ мужчинъ, кроме меня; веб
они должны казаться ей невыносимы; я
одинъ выше, прекраснее (тутъ онъ выпря
мился), лучше, благороднее всехъ. Каждый
мигъ, прожитый не со мной, для нея поте
рянный мигъ; въ моихъ глазахъ, въ моихъ
разговорахъ должна она почерпать блажен
ство и не знать другого; для меня она дол
жна жертвовать всеми: презренными вы
годами, расчетами, свергнуть съ себя дес
потическое иго матери, мужа, бежать, если
нужно, на край света, сносить энергически
все лишешя, наконецъ, презреть самую смерть
—вотъ любовь!»
Какъ эта галиматья похожа на слова
восточнаго деспота, который
говоритъ
своему главному евнуху: «если одна изъ
моихъ одалисокъ проговоритъ во сне муж
ское имя, которое будетъ не моими,—сей-
часъ же въ м1'.шокъ и въ море!» Бедный
мечтатель уверенъ, что въ его словахъ
выразилась страсть, къ которой способны
только полубоги, а не простые смертные,
и