618 / 734
461
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
462
вовсе не герой, а самый обыкновенный че
ловеки, хуже т4хъ, кого презирали, что
онъ самолюбивъ безъ достоинствъ, требо-
вателенъ безъ правъ, заносчивъ безъ
силы, гордъ и надутъ собой безъ заслуги,
неблагодаренъ,
эгоистъ.
Это
открытие
словно громомъ пришибло его, но не заста
вило его искать примиренш съ жизнью,
пойти настоящими путемъ. Онъ впалъ въ
мертвую апатда и решился отомстить за
свое ничтожество природе и человечеству,,
связавшись съ животными Костиковыми
и предавшись пустыми удовольствшмъ,
безъ всякой охоты къ ними. Последняя
его любовная исторш гадка. Онъ хотели
погубить бедную страстную девушку, таки,
отъ скуки, и не моги бы въ этомъ поку-
шенш оправдаться даже бешенствомъ чув-
ственныхъ желашй, хотя и это плохое
оправдаше, особенно, когда есть для этого
путь более прямой и честный. Отецъ де
вушки дали ему уроки, страшный для его
самолюбш: онъ обещалъ поколотить его;
герой наши хотели съ отчаянш броситься
въ Неву, но струсили. Концертъ, на ко
торый затащила его тетка, расшевелили
въ немъ ирежнш мечтанш и вызвали его
на откровенное объяснеше съ теткой и
дядей. Здесь онъ обвиняли дядю во всехъ
своихъ несчастшхъ. Дядя по-своему действи
тельно кое въ чемъ сильно ошибался, но
онъ были тутъ самими собою, не лгали,
не притворялся, говорили по убежденно,
чтб думали и чувствовали; если слова его
подействовали на племянника более вредно,
нежели полезно, въ этомъ виновата огра
ниченная, болезненная и поврежденная на
тура нашего героя. Это одинъ изъ техъ
людей, которые иногда и видятъ истину,
но, рванувшись къ ней, или не допрыгива-
ютъ до нея, иди перепрыгиваютъ черезъ
нее, такъ что бываютъ только около нея,
но никогда въ ней. Выезжая изъ Петер
бурга въ деревню, онъ расквитался съ
ними фразами и стихами и прочелъ стихо-
творенш Пушкина: «Художники-варваръ
кистью сонной»... Эти господа ни на часъ
безъ монодоговъ и стиховъ —- тате бол
туны!
Онъ прНхалъ въ деревню живыми тру-
помъ; нравственная жизнь была въ немъ
совершенно парализована; самая наруж
ность его сильно изменилась, мать едва
узнала его. Съ нею онъ обошелся почти
тельно, но холодно, ничего ей не открылъ,
не объяснили. Онъ, наконецъ, понядъ, что
между ними и ею нетъ ничего общаго,
что если бъ онъ стали ей объяснять, куда
девались его волоски, она поняла бы это
такъ же, какъ Евсей и Аграфена. Ласки и
угождеше матери скоро стали ему въ
тягость. Места — свидетели его детства—
расшевелили въ немъ прежнш мечты, и
онъ начали хныкать о ихъ невозвратной
потере, говоря, что счастье въ обманахъ и
призракахъ. Это общее убежденш всехъ
дряблыхъ, безсильныхъ, недоконченныхъ
натуръ. Ведь, кажется, опытъ достаточно
показалъ ему, что все его несчастш про
изошли именно оттого, что онъ предавался
обманами и мечтами: воображалъ, что у
него огромный поэтичестй талантъ, тогда
какъ у него не было никакого, что онъ
созданъ для какой-то героической и само
отверженной дружбы и колоссальной любви,
тогда какъ въ немъ ничего не было геро-
ическаго,
еамоотверженнаго. Это были
человеки обыкновенный, но вовсе не пош
лый. Онъ были добръ, любящи и не
глупи, не лишенъ образован^; все несча
стш его произошли оттого, что, будучи обык-
новеннымъ человекомъ, онъ хотели разы
грать роль необыкновеннаго. Кто въ моло
дости не мечтали, не предавался обманами,
не гонялся за призраками, и кто не раз
очаровывался въ нихъ, и кому эти разочаро-
вашя не стоили сердечныхъ судороги, тоски,
апатш, и кто потомъ не смеялся надъ ними
отъ всей души? Но здоровымъ натурамъ
нодезна эта практическая логика жизни и
опыта: они отъ нея развиваются и мужа-
ютъ нравственно; романтики гибнуть отъ
нея...
Когда мы въ первый рази читали письмо
нашего героя къ тетке и дяде, писан
ное после смерти его матери и исполнен
ное душевнаго спокойствш и здраваго
смысла, — это письмо подействовало на
насъ какъ-то странно; но мы объяснили
его себе такъ, что авторъ хочетъ послать
своего героя снова въ Петербургъ затемъ,
чтобы тотъ новыми глупостями достойно
заключили свое донкихотское поприще.
Письмомъ этими заключается вторая часть
романа; эпилоги начинается черезъ четыре
года после вторичнаго прйзда нашего
героя въ Петерйургъ. На сцене Петръ
Иванычъ. Это лицо введено въ романъ
не само для себя, а для того, чтобы сво
ей противоположностью съ героемъ романа
лучше оттенить его. Это набросило на
весь романъ несколько дидактичесшй от>
тенокъ, въ чемъ мнопе не безъ основанш
упрекали автора. Но авторъ умелъ и тутъ
показать себя человекомъ съ необыкно
венными талантомъ. Петръ Иванычъ—
не абстрактная идея, живое лицо, фигура,
нарисованная во весь ростъ кистью сме
лой, широкой и верной. О немъ, какъ о
человеке, судятъ или сдишкомъ хорошо,
или слишкомъ дурно, и въ обоихъ случа-
яхъ ошибочно. Одни хотятъ видеть въ немъ