617 / 734
459
СОЧИНЕНШ В. Г. ВЪЛИПСКАГО.
460
между тЬмъ тутъ выразилось только самое
необузданное самолюбш и самый отврати
тельный эгоизмъ. Ему нужно не любовницу,
а рабу, которую онъ могъ бы безнаказанно
мучить капризами своего эгоизма и само
любш. Прежде,
тЬмъ требовать такой
любви отъ женщины, ему следовало бы
спросить себя, способенъ ли самъ запла
тить такой же любовью; чувство уверяло
его, что способенъ, тогда какъ въ этомъ
случай нельзя верить ни чувству, ни уму,
а только опыту; но для романтиковъ чув
ство есть единственный непогрйшительный
авторитетъ въ рйшенш всЪхъ вопросовъ
жизни. Но если бы онъ и былъ способенъ
къ такой любви, это бы должно было быть
для него причиной бояться любви и бежать
отъ нея, потому что это любовь не челове
ческая, а звериная, взаимное тсрзате другъ
друга. Любовь требуетъ свободы; отдаваясь
другъ другу по временамъ, любяпцеся по
временамъ хотятъ принадлежать и самимъ
себе. Адуевъ требуетъ любви вечной, не
понимая того, что чймъ любовь живее,
страстнее, чймъ ближе подходить подъ
любимый идеалъ поэтовъ, тймъ она кратко-
временнее, темъ скорее охлаждается и пе-
реходитъ въ равнодуппе, а иногда и въ от-
вращеше. И наоборотъ, чемъ любовь спо
койнее и тише, т. е. чемъ прозаичнее, темъ
продолжительнее: привычка скрепляетъ ее
на всю жизнь. Поэтическая, страстная лю
бовь— это цветъ нашей жизни, нашей мо
лодости; ее испытываютъ редше, и только
одинъ разъ въ жизни, хотя после иные
любятъ и еще несколько разъ, да уже не
такъ, потому что, какъ сказалъ нёмецшй
поэтъ, май жизни цвететъ только разъ.
Шекспиръ не даромъ заставили умереть
Ромео и Юлго въ конце своей трагедш:
черезъ это они остаются въ памяти чита
теля героями любви, ея апоееозой; оставь
же онъ ихъ въ живыхъ, они представлялись
бы намъ счастливыми супругами, которые,
сидя вместе, зеваютъ, а иногда и ссорятся,
въ чемъ вовсе нетъ поэзш.
Но вотъ судьба послала нашему герою
именно такую женщину, т. е. такую же,
какъ онъ, испорченную, съ вывороченными
наизнанку сердцемъ и мозгомъ. Сначала
онъ утопали въ блаженстве, все забыли,
все бросидъ, съ утра до поздней ночи про
сиживали у ней каждый день. Въ чемъ
же заключалось его блаженство? — Въ раз-
говорахъ о своей любви. И этотъ страст
ный молодой человеки, сидя наедине съ
прекрасной молодой женщиной, которая его
дюбитъ и которую онъ любить, не крас
нели, не бледнели, не замирали отъ томи-
тельныхъ желанШ; ему довольно было раз-
говоровъ о взаимной ихъ любви!.. Это,
впрочемъ, понятно: сильная наклонность
къ идеализму и романтизму почти всегда
свидетельствуетъ объ отсутствш темпера
мента; это люди безполые,—то же, что въ
царстве растешй тайнобрачные, грибы,
напримеръ. Мы понимаемъ эго трепетное,
робкое обожание женщины, въ которое не
входить ни одно дерзкое желаше, но это
не платонизмъ: это первый моментъ первой
свежей, девственной любви; это не отсут
ствш страсти, а страсть, которая еще бо
ится сказаться самой себе. Съ этого на
чинается первая любовь, но остановиться
на этомъ такъ же смешно и глупо, какъ
захотеть остаться на всю жизнь ребенкомъ
и ездить верхомъ на палочке. Любовь
имеетъ свои законы развитая, свои воз
расты, какъ цветы, какъ жизнь челове
ческая.
У
ней есть своя роскошная весна,
свое жаркое лето, наконецъ, осень, кото
рая для однихъ бываетъ теплой, светлой
и плодородной, для другихъ—холодной, гни
дой и безплодной. Но нашъ герой не хотелъ
знать законовъ сердца, природы, действи
тельности, онъ сочинили для нихъ свои
собственные, онъ гордо признавали суще
ствующей мщъ призракомъ, а созданный
его фантазшй призраки — действительно
существующими мфомъ. На зло возмож
ности, онъ упорно хотели оставаться въ
первомъ моменте любви на всю жизнь свою.
Однако жъ сердечный излшшя съ Тафаевой
скоро начали утомлять его; онъ думали
поправить дело предложешемъ жениться.
Коли такъ, то надо бы было поторопиться*,
но онъ только думали, что решился, а въ
самомъ-то деле ему только былъ нуженъ
предметъ для новыхъ мечташй. Между
тймъ Тафаева начала смертельно надое
дать ему своей привязчивой любовью; онъ
начали тиранить ее самыми грубыми и
отвратительными образомъ за то, что уже
не любилъ ея. Еще прежде этого онъ ужи
начинали понимать, что свобода въ любви—
вещь недурная, что прштно бывать у лю
бимой женщины, но также прштно быть
въ праве пройтись по Невскому, когда хо
чется, •отобедать съ знакомыми и друзьями,
провести съ ними вечери,—что, наконецъ,
при любви можно не бросать и службы.
Измучивши бедную женщину самыми вар
варскими образомъ, взваливши на нее всю
вину въ несчастаи, въ которомъ онъ былъ
виноватъ гораздо больше ея, — онъ ре
шился, наконецъ, сказать себе, что онъ ея
не любитъ, и что ему пора покончить съ
ней. Такими образомъ его глупый идеалъ
любви былъ въ дребезги разбитъ опытомъ.
Онъ самъ увидели свою несостоятельность
передъ любовью, о которой мечтали всю
жизнь свою. Онъ увидели ясно, что онъ