607 / 734
439
СОЧИНЕНШ В. Г. БМИНСКАГО.
440
Мы думаемъ, что при этомъ авторъ могъ
бы еще указать слегка и на натуру своего
героя, нисколько не практическую и, кроме
воспитанш, порядочно испорченную еще и
богатствомъ. Тому, кто родился богатымъ,
надо получить отъ природы особенное при-
зваше къ какой бы то ни было деятель
ности, чтобы не праздно жить на свете и
не скучать отъ бездййствш. Этого-то при-
звашя и не заметно вовсе въ натуре Бедь-
това. Натура его была чрезвычайно бо
гата и многоетороння, но въ этомъ богат
стве и многосторонности ничто не имело
нрочнаго корня. У него много ума, но ума
созерцательнаго, теорическаго, который не
столько углублялся въ предметы, сколько
скользилъ по нимъ. Онъ способенъ былъ по
нимать многое, почти все, но эта-то много
сторонность сочувствш и понимашя и мй-
шаетъ такимъ людямъ сосредоточить вей
свои силы на одномъ предмете, устремить на
него всю свою волю. Таше люди вйчне. поры
ваются къ деятельности, пытаясь найти
свою дорогу, и, разумеется, не находятъ ея.
Такимъ образомъ Вельтовъ осужденъ
былъ томиться никогда неудовлетворяемой
жаждой деятельности и тоской бездйй-
ствш. Авторъ мастерски передадъ нами
его неудачныя попытки служить, потомъ
сдйлаться врачемъ, артистомъ. Если не
льзя сказать, что онъ вполнй очертилъ и
разъяснилъ этотъ характеръ,—все же это
у него лицо, хорошо очерченное, понятное
и естественное. Но въ последней части
романа Вельтовъ вдругъ является передъ
нами какой-то высшей, гениальной нату
рой, для деятельности которой действи
тельность не представдяетъ достойнаго по
прища... Это уже совсймъ не тотъ чело
веки, съ которымъ мы такъ хорошо по
знакомились прежде; это уже не Вельтовъ,
а что-то въ родй Печорина. Разумеется,
прежшй Вельтовъ былъ гораздо лучше,
какъ всяшй человйкъ, играгопцй свою соб
ственную роль. Сходство съ Печоринымъ
для него крайне невыгодно. Не понимаемъ,
зачймъ автору нужно было съ своей до
роги сойти на чужую!.. Неужели этимъ
онъ хотйлъ поднять Бельтова до Круци
ферской? Напрасно! для нея онъ былъ бы
также интересенъ и въ прежнемъ своемъ
видй; и тогда онъ сталъ бы подлй бйд-
наго Круциферскаго настоящимъ колос-
сомъ подлй карлика. Онъ былъ человйкъ
взрослый, совершеннолетий, мужчина, по
крайней мйрй по уму и взгляду на жизнь,
а Круциферекй съ его благородными меч
тами вмйсто наетоящаго понимашя людей
и жизни и поддй прежняго Бельтова все
казался бы ребенкомъ, котораго развитае
задержано какой-нибудь болезнью.
Круциферская, въ свою очередь, является
гораздо интереснйе въ первой части ро
мана, нежели въ последней. Нельзя ска
зать, чтобы и тамъ ея характеръ былъ
рйзко очерченъ; но зато рйзко было очер
чено ея положете въ домй Негрова. Тамъ
она хороша молча, безъ словъ, безъ дйй-
ствШ. Читатель угадываетъ ее, хотя не
слышитъ отъ нея почти ни слова. Авторъ
въ обрисовкй ея положенш обнаружили
необыкновенное мастерство. Только въ
отрывкахъ изъ ея дневника она у него
высказывается сама. Но мы не совеймъ
довольны этой исповйдъю. £{ромй того, что
манера знакомить читателей съ героинями
романовъ черезъ ихъ записки — манера
старая, избитая и фальшивая, — записки
Любоньки немножко отзываются поддел
кой: по крайней мйрй не всяшй повйритъ,
что ихъ писала женщина... Очевидно, что
и тутъ авторъ вышелъ изъ сферы своего
таланта. То же скажемъ мы и объ отрыв
кахъ Круциферской въ концй романа. Въ
томъ и другомъ случай авторъ ловко от
делался отъ задачи, которая была ему не
по силами, но не больше. Вообще, сделав
шись Круциферской, Любонька перестала
быть характеромъ, лицомъ и превратилась
въ мастерски, умно развитую мысль. Она и
Вельтовъ—два единственный лица, съ ко
торыми авторъ не совладали какъ слй-
дуетъ. Но и въ нихъ нельзя не удивляться
его ловкости и искусству поддерживать ин-
тересъ до конца и поразить, растрогать
большинство читателей тамъ, гдй съ его
талантомъ, но безъ его ума и вйрнаго
взгляда на предметы, всяшй другой только
насмешили бы.
Итаки, не въ картине трагической люб
ви Бельтова и Круциферской надо искать
достоинетвъ романа Искандера. Мы видйли,
что все это вовсе не картина, а мастер
ски изложенное следственное дйло. Вообще
«Кто виновата?» — собственно не романъ,
а рядъ бюграфй, мастерски написан-
ныхъ и ловко евязанныхъ внешними об
разомъ въ одно цйлое именно той мыслью,
которой автору не удалось развить поэ
тически. Но въ этихъ бюграфшхъ есть
и внутренняя связь, хотя и безъ всякаго
отношенш къ трагической любви Бель
това и Круциферской. Это—мысль, которая
глубоко легла въ ихъ основаше, дала жизнь и
душу каждой чертй, каждому слову разсказа,
сообщила ему эту убедительность и увле
кательность, который равно неотразимо дйй-
ствуютъ на читателей симпатизирующихъ
и несимпатизирующихъ съ авторомъ, обра-
зованныхъ и необразованныхъ. Мысль эта
является у автора какъ чувство, какъ
страсть; словомъ, изъ его романа видно,