50 / 734
S I
СОЧИНЕШЯ В. Г. ВЪДИНСЕАГи.
92
()ъ тобой мурза твои говоришь;
Иной вч'Ьпялъ
muí
въ преступленье,
Что я посланницей съ небесъ
Тебя быть мыслилъ въ восхищены!
II лилъ нъ восторг!, токи слезъ;
И словомъ: тотъ хот^Ьдъ арбуза,
А тотъ соленыхъ ог.урцовъ;
Но пусть имъ здИсь докажем, муза,
Что я пе изъ числа льстецовъ;
Что сердца моего товаровъ
За деньги я не продаю,
И что не изъ чужихъ амбаровъ
ТебЪ паряды я крою;
Но венценосна добродетель!
Не лесть я п^лъ и не мечты,
А то, чему весь мщъ свидетель:
Тво-и дТ.ла суть красоты.
Я пплъ, пою и ппть ихъ буду,
I I въ шуткахъ правду возвшцу;
Татарски пгьсни изъ-подъ спуду,
Какъ лучъ, потомству сообщу;
Какъ солще, какъ луну поставлю
Твой образъ будущимъ вгъкамъ.
Превознесу тебя, прославлю;
Тобой безсмертенъ буду самъ.
Пророческое чувство поэта не обмануло его:
ноэзш Державина въ тЪхъ немногихъ чер-
тахъ, который мы представили здесь нашимъ
читателямъ, есть прекрасный памятникъ
славнаго царствовали Екатерины II и одно
изъ главных!, правъ певца на поэтическое
безсмертае.
Другое значеше ииМотъ теперь для насъ
торжественный оды Державина. Въ нихъ онъ
является бол4е офицтльнымъ, чЬмъ истин
но вдохновеннымъ поэтомъ. Въ этомъ отно-
ше
1
пи оне р’Ьзко отделяются отъ одъ, посвя-
щенныхъ Фелиц'Ь.
И
нс мудрено: последнш
имели корень свой въ действительности, а
первыя были плодомъ похвадьнаго обычая
согласовать лирный звукъ съ громомъ ну-
шекъ и блескомъ плошекъ и шналиковъ. При
томъ же легче было чувствовать и понимать
мудрость и благость монархини, ч!;мъ про
видеть значеше войнъ и поб’Ьдъ ея, объяс
няющихся причинами чисто политическими.
Политически вопросы тогда только могутъ
служить содержашемъ no93ÍH, когда они вмъ-
стё и вопросы исторически и нравственные.
Такова была великая война
1812
года, когда
обе изъ тяжущихся сторонъ—и колоссальное
могущество Наполеона, и нащональное судце-
етвовате Росши—сошлись решить вопросъ:
быть или не быть? Победы надъ турками,
какъ бы ни блистательны были оне, могутъ
дать прекрасное содержите для редящй, но
не для одъ. Сверхъ того торжественныя оды
Державина еще и потому утратили теперь
свою цену, что самыя событая, породивши
ихъ, намъ уже не могутъ казаться такими,
какими видели ихъ современники. Типомъ
всехъ торжественныхъ одъ Державина мо-
жетъ служить ода
«На
взятае Варшавы».
Она такъ всемъ известна, что мы не почи-
таемъ за нужное делать изъ нея выписки.
Ее можно разделить на три части: первая
пзъ нихъ есть экстатическое излшюе чув
ства удивлешя къ Суворову и Екатерине
II.
Действительно, вступлеше оды восторженно;
НО
этотъ вос.торгъ весь заключается не въ
мысляхъ, а въ восклицаншхъ, и въ немъ
есть что-то напряженное. Место, начинаю
щееся стихомъ «Черная туча, мрачныя
крыла», долго считалось въ нашихъ рито-
рикахъ и титикахъ образцомъ гиперболы,
какъ выраженш высочайшаго восторга: те
перь эта гипербола можетъ служить образ
цомъ натянутаго восторга, етихотворнаго
крика—не больше. Поэтъ чувствовалъ самъ
пустоту всехъ этихъ громкихъ фразъ, и по
тому хотелъ во второй части своей оды за
нять умъ читателя какимъ-нибудь содержа
шемъ. Что же онъ сделалъ для этого?—онъ
показываеть сонмъ русекихъ царей и во
ждей, сидяпцй въ «небесномъ вертограде» на
злачныхъ холмахъ, въ прохладе благоухан-
ныхъ рощъ, въ прозрачныхъ и радужныхъ
шатрахъ»; передъ ними поете нашъ звуч
ный Пиндаръ,
Л
омоносове
,
и его хвала прон-
заетъ ихъ грудь, какъ молшя; въ ихъ «пун-
цовыхъ» устахъ «блистаете златъ медъ», а
на щекахъ играютъ зари; возлегши на «мяг-
кихъ зыблющпхъ (ся)» перловыхъ облакахъ,
они внимаютъ тихострунный хоръ небесныхъ
арфъ и погощихъ дЪвъ (что, однако жъ, не
мешаетъ имъ внимать и лире нашего звуч-
наго Пиндара, Ломоносова): чтб это за языче
ская валгалла для христаанскихъ царей и
вождей? Для этого подлуннаго мфа стихи
Ломоносова, конечно, имеють свое назначеше;
но безнрестанно слушать ихъ и на томъ све
т е—воля ваша—скучно. Далее поэтъ заста
вляете Петра Великаго проговорить речь къ
Пожарскому и потомъ скрыться въ «сень».
Все это—голая риторика, свидетельствую
щая о затруднительномъ положенш поэта,
задавшаго себе воспеть предмета, котораго
идеи онъ не прочувствовалъ въ себе. Третья
часть оды кончилась даже смешно плохими
четверостишьями съ припевомъ къ каждому:
Славься симъ, Екатерина,
О великая жена!
Въ первой части оды поэтъ называете своего
героя, т. е. Суворова, «Алексапдромъ по бра-
нямъ»; сравнеше крайне неудачное! Можно
называть Наполеона Цезаремъ, ибо въ жизни
и положешяхъ обоихъ этихъ лицъ было много
общаго; но чтб же общаго между действи
тельно великимъ йолководцемъ русской мо
нархини, превосходным!, выполнителемъ ея
политичеснихъ предначерташй, и между мо-
нархомъ-завоевателемъ, героемъ древняго
хйра, связавшимъ Востокъ съ Европой?..
Вообще Державинъ не умелъ хвалить Су
ворова: онъ восхищается только его непобё-