354 / 734
«99
СОЧИ0ЕН1Я В. Г. ВЪЛИНСКАГО.
70о
пьеса не кончена! Хотя ея ковецъ и поня-
тенъ: князь долженъ погибнуть, увлеченный
русалками на дно Днепра. Но какими бы
фантастическими красками, какими бы див
ными образами все это было сказано у Пуш
к ин а—и все это погибло для насъ!... «Ру
салка» въ особенности обнаруживаетъ не
обыкновенную зрелость таланта Пушкина:
велишй талантъ только въ эпоху полнаго
своего развитая можетъ въ фантастической
сказке высказывать столько обще-челов^че-
скаго, действительная, реальнаго, что, чи
тая ее, думаешь читать еовсймъ не сказку,
а высокую трагедно...
Теперь мы приблизились къ перлу созда-
нШ Пушкина, къ богатейшему, роскошней
шему алмазу въ его поэтическомъ венке...
Для кого существуетъ искусство какъ искус
ство, въ его идеале, въ его отвлеченной
сущности, для того «Каменный Гость» не
можетъ не казаться, безъ всякаго сравненья,
лучшими и высшими въ художественномъ
отношенш создашемъ Пушкина... Какая див
ная гармошя между идеей и формой! какой
стихи, прозрачный, мягшй и упругий, какъ
волна, благозвучный, какъ музыка! какая
кисть, широкая, сн’Ьлад, какъ будто небреж
ная, какая антично-благородная простота
стиля! кайя роскошный картины волшебной
страны, где ночь лимономъ и лавромъ пах-
нетъ! Принимаясь перечитывать (это чудное
создаше искусства, восклицаешь мыеленяо
къ поэту:
Благословенный край, пленительный предЬлъ!
Тамъ лавры зыблются, тамъ апельсины зрЬютъ...
О, разсважи жъты памъ, какъ женытамъумЬютъ
Съ любовью набожность умильно сочетать,
Изъ-подъ мантильи знакъ условный подавать;
Скажи, какъ падаетъ письмо изъ-за рЬшетки,
Какъ златомъ усыпленъ надзоръ ревнивой тетки;
Скажи, какъ въ двадцать лЬтъ любовникъ подъ
окиомъ
Трепещетъ и кипитъ, окутанный плащемъ...
Такая тема не можетъ пользоваться по
пулярностью. Ее можно или понять глубоко,
или вовсе не понять. Для недонимающихъ
она не имеете ровно никакой цены; для
понимающихъ невозможно любить ее безъ
страсти, безъ энтузшзма. Но. иервыхъ мно
го, последнихъ мало, и потому она суще
ствуете для немногихъ...
Герой ея — лицо миеическое, испанейй
Фауста. Идея донъ-Хуана могла родиться
только въ стране, где жить — значите лю
бить и драться, а быть счастливыми и ве
ликими— значите быть любимыми и храб-
рымъ,—въ стране, где религиозность дохо
дите до фанатизма, храбрость — до жесто
кости, любовь—до изступлешя, где рома
ническая настроенность делаете героенъ и
кавалера, и разбойника. Но донъ-Хуанъ
такой, какими является они у Пушкина,—-
не изступленный любовникъ, не мрачный
дуэлистъ: онъ одаренъ всеми, чтобъ сводить
съ ума женщинъ и не знать никакихъ пре-
пятствШ удовлетворенью своихъ желашй.
Красавецъ собой, стройный, ловюй, онъ ве-
селъ и остеръ, искрененъ и лживъ, страстенъ
и холоденъ, уменъ и повеса, красноречивъ
и дерзокъ, храбри, смели, отваженъ. Какъ
во всякой высшей натуре, въ немъ есть что-
то импонирующее. Можетъ быть, это сила
его воли, широкость и глубина его души.
Для него жить—значите наслаждаться; по
среди свойхъ победи, онъ сейчасъ готовь
умереть; умертвить же соперника въ чест-
номъ бою и насладиться любовью въ при-
сутствш трупа, ему ровно ничего не зна
чите. Онъ верите въ свою звезду и потому
на всякаго, кто вызовете его, смотрите за
ранее какъ на убитаго. Тайе люди опасны
для женщинъ и не знаютъ, чтб такое не-
успехи въ любви или волокитстве. Женщина
больше всего обожаете въ мужчине силу,
мужественность, могущество. Она любить,
чтобъ онъ были съ ней не только неженъ,.
но и дерзокъ. Донъ-Хуанъ имеете въ себе
все это. Въ глазахъ женщины онъ левъ
между мужчинами, не въ новейшемъ, пош-
ломъ значенш этого слова, означающего
франта и модника, а въ смысле превосход
ства, храбрости и мужества.
Донъ-Хуанъ являетбя ночью въ Мадриде.
Изъ его разговора съ слугой мы узнаемъ,
что онъ были въ ссылке за дуэль и воро
тился тайкомъ. Онъ спрашиваете у Лепо-
релло, могутъ ли узнать его?
Да, донъ-Хуана мудрено признать!
Такихъ, какъ онъ, такая бездна!
Изъ этой грубой похвалы слуги видно
ясно, что такое донъ-Хуанъ для всего Мад
рида. Место, въ которомъ они находились
въ то время, напоминаете донъ-Хуану жен
щину, которую онъ, кажется, любили боль
ше другихъ,—и онъ говорите задумчиво:
Б'Ьдная Инеза!
Ея ужъ нЪтъ! Какъ я любилъ ее!
Чудную прштность
Я находилъ въ ея печальномъ взорЬ
И помертвЬлыхъ губкахъ. Это странно.
Ты, кажется, ее не находилъ
Красавицей. И точно,—мало было
Въ ней истинно прекраснаго. Глаза,
Одни глаза, да взглядъ... такого взгляда
Ужъ никогда я не встрЬчалъ. А голосъ
У ней былъ тихъ и слабъ, какъ у больной;
А мужъ ея былъ негодяй суровый—
Узналъ я поздно... Б’Ьдная Инеза!
Вь этихъ немногихъ стихахъ целый пор
трете женщины, вся исторш ея жизни... Са
мое воспомиваше о ней, столь полное любви
и грусти, уже говорить, какова должна была
быть эта женщина, которая, не будучи кра-