350 / 734
691
692
С0ЧИНЕН1Я В. Г. БЪЛИНСКАГО
шт
'
шщ:
маленькой поэмй, какъ рйзко обрисованы въ
ней характеры, сколько драматнческаго дви-
женш и жизни! Умилительная нйсня Мери,
столь наивная и нйжная выражешемъ, столь
страшная содержавшмъ, производитъ на чи
тателя невыразимое впечатайте. Какъ много
страшнаго смысла въ просьбй предсйдатедя
оргш спйть эту пйсню! Но пйсня предсйда-
теля оргш въ честь чумы—яркая картина
гробового сладострастш, отчаяннаго веселья:
въ ней слышится даже вдохновеше несча-
стгя и, можетъ быть, преступлеи ¡я сильной
натуры... Т ате переводы, если они и близко
вйрны подлинникамъ, стоюта оригинальныхъ
произведешй. Не потому ли на Жуковскаго
у насъ никто не смотритъ какъ на перевод
чика, хотя и вей знаютъ, что лучпня его
произведены переводы?
«Моцартъ и Сальери»—цйлая трагедш,
глубокая, великая, ознаменованная печатью
мощнаго гешя, хотя и небольшая по объему.
Ея идея—вопросъ о сущности и взаимныхъ
отношешяхъ таланта и гешя. Есть органи-
зацш несчастный, недоконченный, одарен
ный сильными талантомъ, пожираемыя силь
ной страстью къ искусству и къ славй. Любя
искусство для искусства, онй приносятъ ему
въ жертву всю жизнь, вей радости, вей на
дежды свои; съ невйроятнымъ самоотверже-
шемъ предаются его изученго, готовы пойти
въ рабство, закабалить себя на нйсколько
лйтъ какому-нибудь художнику, лишь бы
онъ открыли тайны своего искусства. Если
такой человйкъ положительно бездаренъ и
ограниченъ, изъ него выходить самодоволь
ный Тредьяковской, который и живетъ, и
умираетъ съ убйждешемъ, что онъ—великШ
гешй. Но если это человйкъ дййствительно
съ талантомъ, а главное—съ замйчатель-
нымъ умомъ, съ способностью глубоко чув
ствовать, понимать и цйнить искусство—изъ
него выходить Сальери. Для выражены своей
идеи Пушкинъ удачно выбралъ эти два типа.
Изъ Сальери, какъ мало извйстнаго лица,
онъ могь сдйлать, что ему угодно; но въ
лицй Моцарта онъ исторически удачно вы
бралъ безпечнаго художника «гуляку празд-
наго». У Сальери своя логика; на его сто-
ронй своего рода справедливость, парадо
ксальная въ отношены къ истинй, но для
него самого оправдываемая жгучими страда-
шями его страсти къ искусству, невознагра
жденной славой. Изъ вейхъ бодйзненныхъ
стремлешй, страстей, странностей самыя
ужасяыя тй, съ которыми родится человйкъ,
который, какъ прокляты, получидъ онъ при
рожденш вмйстй съ своей кровью, своими
нервами, своимъ мозгомъ. Такой человйкъ—-
всегда лицо трагическое; онъ, можетъ быть,
отвратителенъ, ужасенъ, но ве смйшснъ. Его
страсть—родъ помйшательства ври здравомъ
состояши разеудка. Сальери такъ уменъ, такъ
любить музыку и такъ понимаетъ ее, что
сейчасъ понялъ, что Моцартъ—гешй, и что
онъ, Сальери,—ничто передъ нимъ. Сальери
былъ гордъ, благороденъ и никому не зави
довали. Пршбрйтенная имъ слава была сча-
еттемъ его жизни; онъ ничего больше не тре
бовали у судьбы,—вдругъ видитъ онъ «бе
зумца, гуляку празднаго», на челй нотораго
горитъ помазаше свыше...
О, небо!
Гд4 жъ правота, когда священный даръ,
Когда беземертный ген1й—не въ награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудовъ, усердш, молетй посланъ —
А озаряетъ голову безумца,
Гуляки празднаго?... О, Моцартъ, Моцартъ!
Моцартъ является со всей простотой, ве
селостью, шутливостью, съ возможными от
с у т с т ви и вейхъ претеш-яй, какъ гешй, па
своему простодушш неподозрйваюпцй соб-
ствениаго ведичы или невидянцй въ немъ
ничего особеннаго. Онъ приводить съ собой
къ Сальери слйпого скрипача-нищаго и ве-
дитъ ему сыграть что-нибудь изъ Моцарта.
Сальери въ бйшенствй на эту профанацш
высокаго искусства, Моцартъ хохочетъ, какъ
шаловливый ребенокъ, потомъ играетъ для
Сальери фантазш, набросанную имъ на бу
магу въ безеонную ночь,—и Сальери воскли-
цаетъ въ ревнивомъ восторгй:
Ты, Моцартъ, богъ, и самъ того не знаешь,
Я
знаю,
я!..
Моцартъ отвйчаетъ ему наивно:
Ба! право? можетъ быть...
Но божество мое проголодалось.
Замйтьте: Моцартъ не только не отвер-
гаегъ подносимаго ему другими титла гейш,
но и самъ называетъ себя гешемъ, вмйстй
съ тймъ называя гешемъ и Сальери. Въ
этомъ видны удивительное добродуппе и без ■
печность: для Моцарта слово «генй» ни по
чемъ; скажите ему, что онъ гешй,—онъ пре
важно согласится съ этими; начинайте до
казывать ему, что онъ вовсе не гешй,—онъ
согласится и съ этими, и въ обоихъ случаяхъ
равно искренно. Въ лицй Моцарта Пушкинъ
представили типъ непосредственной гешадь-
ности, которая проявляетъ себя безъ усилы,
безъ расчета на успйхъ, нисколько не по-
дозрйвая своего величы. Нельзя сказать,
чтобъ вей гешй были таковы; но тате осо
бенно невыносимы для талантовъ въ родй
Сальери. Какъ умъ, какъ сознаше, Сальери
гораздо выше Моцарта; но какъ сила, какъ
непосредственная творческая сила, онъ ничто
передъ нимъ... И потому самая простота
Моцарта, его неспособность цйнить самого
себя еще больше раздражаютъ Сальери. Онъ
не тому завидуетъ, что Моцартъ выше его,—
превосходство онъ могъ бы вынести благе-