351 / 734
693
I. КРИТИЧЕСКИ! СТАТЬИ.
694
родно, потому что онъ ничто передъ Моцар-
томъ, потому что Модартъ— гешй, а таланта
передъ гешемъ— ничто... И вотъ онъ твердо
решается отравить его. «Иначе»,— говорить
онъ:-- «мы вей погибли, мы— все жрецы и
служители музыки. И чтб пользы, если онъ
останется еще жить? Ведь онъ не подыметъ
искусства еще выше? Ведь оно опять па-
детъ после его смерти?» Вотъ она, логика
страстей!...
За об'Ьдомъ въ трактире Жоцартъ слу
чайно спросилъ Сальери, правда ли, что
Бомарше кого-то отравилъ. Какъ истинный
итальянецъ, Сальери отвечаете, что едва ли,
потому что Бомарше былъ слишкомъ смй-
шонъ для такого ремесла. Моцартъ дйлаетъ
при этомъ наивное замечате:
Онъ ate гешй,
Какъ ты, да я.
А гешй и злодейство—
Дв* вещи несовмЪстныя. Не правда ль?
Эта выходка ускорила решимость Сальери.
Здесь Пушкинъ поражаетъ васъ Шекспи-
ровскимъ знашемъ человйческаго сердца.
Въ простодушныхъ словахъ Моцарта было
соединено все жгучее и терзающее для ра
ны, которой страдалъ Сальери. Онъ зналъ
себя, какъ человека способнаго на злодей
ство, а между тймъ самъ resifl говорить,
что гешй и злодейство несовместны, и что,
следовательно, онъ, Сальери, не гешй. А!
такъ я не гешй? Вотъ же тебе,— и ядъ бро-
гаеиъ въ стаканъ гешя... Но когда Моцартъ
выпилъ, Сальери какъ бы съ смущешемъ и
ужасомъ восклицаетъ:
Постой,
Постой, постой!... ты выпилъ!... безъ меня?
Это опять истинно-драматическая черта! Но
вотъ одна изъ тйхъ смелыхъ, обнаруживаю-
щихъ
глубочайшее знаше человёческаго
сердца черта, который никогда не могутъ
npifi™ въ голову таланту, всегда живуще
му «пленной мысли раздраженьемъ», и на
который онъ никогда не решится, если бъ
оне и могли
npiflTH
къ нему; это Сальери,
съ умидешемъ слушаютщй R equ iem Моцарта
и говоряпцй ему:
Эти слезы
Впервые лью: и больно, и прштно,
Какъ будто тяжкгй совершилъ я долгъ,
Какъ будто ножъ целебный мне отсЬкъ
Страдавнпй членъ! Другъ Моцартъ, эти слезы...
Не замечай ихъ. Продолжай, спеши
Еще наполнить звуками мне душу...
Какъ поразительны эти слова своимъ ха-
рактеромъ умилешя, какой-то даже нежно
стью къ Моцарту! «Другъ Моцарта»: видите
ли, убШна Моцарта любить свою жертву,
любить ее художественной половиной души
своей, любить ее за то же самое, за чтб
и ненавиднтъ... Только ведите, гешальные
поэты умеюта находить въ тайникахъ че
ловеческой натуры т а т я странныя, повиди-
мому, противоречит, и изображать ихъ такъ,
что они становятся намъ понятными безъ
объяснен] й...
Посдеднш слова Сальери, когда, по уходе
Моцарта, остался онъ одинъ, художественно
округляютъ и замыкаютъ въ самой себе
сцену:
Ты заснешь
Надолго, Моцартъ! Но уже ль онъ правъ,
И я не гешй? Гешй и злодейство
Две вещи несовместяыя. Неправда:
А Бонаротти? Или это сказка
Тупой, безсмысленной толпы— и не былъ
УбШцеьо создатель Ватикана?
Какая глубокая и поучительная трагедш!
Какое огромное содержите и въ какой без-
конечно-художественной форме! Но намъ
предстоять переходить отъ одного чуда ис
кусства къ другому, и тяжесть взятой нами
на себя обязанности смущаетъ насъ своей
несоразмерностью съ нашими силами. Ни
чего нбтъ легче, какъ говорить о слабомъ
произведен^ или открывать слабый стороны
хорошаго; ничего нетъ труднее, какъ гово
рить о произведен^, которое велико и въ
целомъ, и въ частяхъ! Къ такимъ принад
лежать: «Моцартъ и Сальери», «Скупой Ры
царь», «Каменный Гость» и «Русалка», о
которыхъ, за исключешемъ нерваго, еще
никемъ изъ нашихъ журналистовъ и крити-
ковъ доселй не сказано ни одного слова...
Нечего говорить объ идее поэмы «Ску
пой Рыцарь»: она слишкомъ ясна и сама
по себе, и по название поэмы. Страсть ску
пости — идея не новая, но гешй умйетъ и
старое сделать новымъ. Идеалъ скупца одинъ,
но типы его безконечно различны. Плюш-
кинъ Гоголя гадокъ, отвратнтеленъ, это—
лмцо комическое; Баронъ Пушкина ужа-
сенъ— это лицо трагическое. Оба они страшно
истинны. Это не то, что скупой Мольера—
риторическое олицетвореше скупости, кари
катура, памфлета. Нйгь, это лица страшно
истинныя, заставляются содрогаться за че
ловеческую природу. Оба они пожираемы
одной гнусной страстью, и все-таки нисколь
ко одинъ на другого не похожи, потому что
и тотъ, и другой— не аллегорическое олице
твореше выражаемой ими идеи, но живыя
лица, въ которыхъ обшдй порокъ выразился
индивидуально, лично. Мы сказали, что ску
пой Пушкина— лицо трагическое. Альберъ
говорить жиду: когда мне будетъ пятьдесятъ
лета, на чтб мне тогда и деньги?
Ж и д ъ.
Деньги?—Деньги
Всегда, во всяшй возрастъ намъ пригодны;
Но юноша въ яихъ ищетъ слугъ проворпыхъ,
И не жалея шлетъ туда, мода;
Старикъ же видитъ въ ннхъ друзей надежных^,
И бережетъ ихъ, какъ зеницу ока.
А л ь б е р ъ .
О! мой отецъ не слугъ и не друзей
Въ нихъвидитъ, агосподъ.исамъимъслужитъ;