309 / 734
609
I. КРИТИЧЕСК1Я СТАТЬИ.
610
Души холодной и ленивой?
Досада? суетность? иль вновь
. Забота юности—любовь?
Не принадлежа къ числу ультра-идеалистовъ,
мы охотно допускаемъ въ самый высота
страсти примесь мелкихъ чувствъ, и потому
думаемъ, что д о с а д а и с у е т н о с т ь имели
свою долю въ страсти Онегина. Но мы ре
шительно несогласны съ зтимъ мкЬшемъ по
эта, которое такъ торжественно было про
возглашено имъ и которое нашло такой от-
зывъ въ толпе, благо пришлось ей по плечу:
О, люди, всЬ похожи вы
На прародительницу Вву:
Что вамъ дано, то не влечетъ;
Васъ непрестанно змШ зоветъ
Къ себЪ, къ таинственному древу:
Запретный плодъ вамъ подавай,
А безъ того вамъ рай не рай.
Мы лучше думаемъ о достоинстве человече
ской натуры, и убеждены, что человекъ ро
дится не на зло, а на добро, не на престу-
плеше, а на разумно-законное наслаждеше
благами бытш; что его стремлешя справед
ливы, инстинкты благородны. Зло скрывается
не въ человеке, но въ обществе; такъ какъ
общества, понимаемый въ смысле формы че-
ловеческаго развитая, еще далеко не достигли
своего идеала, то не удивительно, что въ
нихъ только и видишь много преступлен^.
Этимъ же объясняется и то, почему считав
шееся преступными въ древнемъ мфе счи
тается законными въ новомъ, и наоборотъ;
почему у каждаго народа и каждаго века
свои понятая о нравственности, законномъ
и преступномъ. Человечество еще далеко не
дошло до той степени совершенства, на ко
торой все люди, какъ существа однородный
и.едиными разумомъ одаренный, согласятся
между собой въ понятаяхъ объ истинномъ и
ложномъ, справедливомъ и несправедливомъ,
законномъ и преступномъ, такъ же точно,
какъ они уже согласились, что не солнце
вокругъ земли, а земля вокругъ солнца об
ращается, и во множестве математическихъ
аксюмъ. До техъ же поръ преступлеше бу-
детъ только по наружности преступаете, а
внутренно, существенно—непризнашемъ спра
ведливости и разумности того или другого
закона. Было время, когда родители виде
ли въ своихъ детяхъ своихъ рабовъ и счи
тали себя въ праве насиловать ихъ чувства и
склонности самыя священяыя. Теперь, если
девушка, чувствуя отвращеше къ господину
благонамеренной наружности, за котораго ее
хотятъ насильно выдать, и любя страстно
человека, съ которыми ее насильно разлу-
чаютъ,—последуетъ влеченш своего серд
ца и будетъ любить того, кого она избрала,
а не того, въ чей карманъ или въ чей чини
влюблены ея дражайпие родители: неужели
О ч .
Б
ълинскаго
.
Т. П1.
она преступница? Ничто такъ не подчинено
строгости внешнихъ условй, какъ сердце, и
ничто такъ не требуетъ безусловной воли,
какъ сердце же. Даже самое блаженство
любви,-—чтб оно такое, если оно согласова
но съ внешними условшми?—Песня соловья
или жаворонка въ золотой клетке. Чтб та
кое блаженство любви, признающей только
власть и прихоть сердца?—Торжественная
песнь соловья на закате солнца, въ таин
ственной сени склонившихся надъ рекою
ивъ; вольная песнь жаворонка, который, въ
безумномъ упоенш чувствъ бытш, то мчится
вверхъ стрёлой, то падаетъ съ неба, то,
трепеща крыльями, не двигаясь съ места,
какъ будто купается и тонетъ въ голубомъ
эеире... Птица любитъ волю; страсть есть
поэзш и цветъ жизни, но что же въ стра-
стяхъ, если у сердца не будетъ воли?
Письмо Онегина къ Татьяне горитъ стра
стью; въ немъ уже нЬтъ иронш, нетъ свет
ской умеренности, светской маски. Онегинъ
знаетъ, что онъ, можетъ быть, подаетъ поводъ
къ злобному веселью; но страсть задушила
въ немъ страхъ быть смешнымъ, подать на
себя оружш врагу. И было съ чего сойти
съ ума! По наружности Татьяны можно было
подумать, что она помирилась съ жизнью
ни на чемъ, отъ души поклонилась идолу
суеты,—и въ такомъ случае, конечно, роль
Онегина была бы очень смешна и жалка.
Но въ свете наружность никогда и ни въ
чемъ не убеждаетъ: тамъ все слишкомъ хо
рошо владеютъ искусствомъ быть веселыми
съ достоинствомъ въ то время, какъ сердце
разрывается отъ судорогъ. Онегинъ моги не
безъ основашя предполагать и то, что Татья
на внутренно осталась самой собой, и светъ
научилъ ее только искусству владеть собой
и серьезнее смотреть на жизнь. Благодат
ная натура не гибнетъ отъ света, вопреки
мненш мещанскихъ философовъ; для гибели
души и сердца и малый светъ представляетъ
точно столько же средствъ, сколько и боль
шой. Вся разница въ формахъ, а не въ сущ
ности. И теперь, въ какомъ же свете дол
жна была казаться Онегину Татьяна,—уже
не мечтательная девушка, поверявшая луне
и звездами свои задушевный мысли и раз
гадывавшая сны по книге Мартына Задеки,
но женщина, которая знаетъ цЬну всему,
что дано ей, которая много потребуетъ, но
много и дастъ. Ореолъ светскости не могъ
не возвысить ее въ глазахъ Онегина: въ
свйте, какъ и везде, люди бываютъ двухъ
родовъ—одни привязываются кй формами
и въ ихъ исполненш видятъ назначена
жизни,— это чернь, друие отъ света заим-
ствуютъ знаше людей и жизни, тактъ дей
ствительности и способность вполне владеть
всеми, чтб дано имъ природой. Татьяна
2 0