29 / 734
4 9
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
5С
нованныхъ нами пьесахъ, кажется, всего ме
нее
разечитывалъ на чувство: стихотворенш
эти холодны и прозаичны, какъ школьная
диссертащя, стихи въ нихъ дурны до по
следней степени, и редко, очень рЬдко кой-
где пробдескиваютъ искорки одугаевленш, сей-
чаеъ и погасая въ воде риторики. Кажется,
главной его заботой было высказать о пред
мете все, чтб только могъ онъ придумать о
немъ. Порядка въ его мысляхъ нйтъ ника
кого, и потому его длинныя и резонерствую-
нця оды не имеютъ достоинства даже хорошо
расположеняаго и округленна™ школьнаго
разеужденш.
Конечно, не все оды Державина таковы,
какъ те, на который мы сейчасъ указали, но
главный характеръ указанныхъ нами—длин
нота, резонерство, риторика, безъ-ббраз-
ноеть—более или менее преобладающи реши
тельно во всехъ одахъ. Гармонической со-
ответственности идеи съ формой, пластич
ности ббразовъ—въ нихъ нечего и искать.
Питая иную оду Державина, иногда вы вдругъ
увлекаетесь возвышенностью мысли, энер
гий чувства, размашиетымъ полетомъ фан-
тазш,—и вдругъ неловюй сгихъ, натянутый
обороти, странное выражеше, а иногда и ри
торика охлаждаютъ вашъ восторгъ, — и вы
испытываете это несколько разъ при чтеши
одной и той же оды, и по окончаши ея чув
ствуете себя утомленными и встревоженными,
но не удовлетворенными и услажденными.
Таки, напримеръ, «Водснадъ» принадлежишь
къ числу блистательнейшихъ создашй Дер
жавина,—а между теми въ немъ-то и уви
дите вы полное оправдаше нашей мысли объ
общихъ недостаткахъ его поэзш. Уже самая
огромность этой оды показываетъ, что въ ея
концепцш участвовала не одна фантазия, но
и холодный разсудокъ. Поводоыъ къ этой оде
была весть о кончине Потемкина, пора
зившая поэта скорбными чуветвонъ и пред
ставившая его духовному оку въ новомъ
свете колоссальный образъ величайшаго пзъ
современныхъ ему героевъ. Это скорбное чув
ство, это возвышенное созерцаше и должно
было бы составлять содержание оды. Но поэтъ
приплели сюда же и Румянцева, который,
сидя поди наклонными кедромъ, мечтаешь
о славе и временя, потоми засыпаешь и ви
дишь во сне свои подвиги; потоми просы
пается отъ грома сокручленной ели и пад-
шаго холма, и видить предъ собою Россш
въ образе воинственной жены, которая взы
ваешь къ нему «проснись!»; при внде ея онъ
Вздохнули,
и испустя слезъ дооюдь,
ВЪщалъ: „Знать умеръ пЪюй вождь!“
и начали разсуждать объ обязанностяхъ
истиннаго вождя, о томи, что лучше быть «ме
нее известными, но более полезными», и т.п.
Весь этотъ эпизодъ занимаотъ тридцать одну
строфу, т. е. сто восемьдесятъ шесть сти-
ховъ!!... Конечно, въ этомъ эпизоде, невы-
держанномъ въ цЬломъ, есть прекрасный
места; но онъ не идешь къ делу, безъ нужды
плодить оду и охлаждаетъ восторгъ чита
теля,—такъ что прочесть «Водоладъ» съ
одного раза, да еще вслухъ—труди изнури
тельный и для ума, и для груди... Все эти
186
стиховъ можно выкинуть, и ода ничего
не проиграетъ, нанротивъ, много выиграетъ:
въ ней будешь меньше риторики и больше
поэзш... Первый семь строфъ, заключающш
въ себе картину водопада посреди дикой и
мрачной природы въ осеннюю ночь, пре
красно настраиваютъ душу читателя къ воз
вышенно-скорбному чувству, которыми дол
жна поразить его мысль о внезапномъ паде-
нш колосса,—и после седьмой строфы:
Ретивый копь осанку горду
Храня, порой къ тебе идешь;
Крутую гриву, жарку морду
Поднявъ, хранить, ушми прядетъ,
И подстрекаемъ бывъ, бодрится...
Отважно въ хлябь твою стремится...
можно прямо перейти къ тридцать девятой:
Но кто идетъ тамъ по холмами,
Глядясь, какъ мЪсяцъ, въ воды черны;
Чья тЪнь спЪшитъ по облаками
Въ воздушный жилища, горны:
На темномъ взорИ и челЪ
Сидитъ глубоко дума въ ммгё!
А тридцать одну строфу, между седьмой и
тридцать девятой, можно не читать: тогда
впечатлеше отъ «Водопада» будешь гораздо
сильнее; тогда останется для чтешя сороки
шесть строфъ, или двести семидесяти шесть
стиховъ... Я тушь сколько еще воды рито
рической! Какъ часто изнемогающее отъ воз-
вышеннаго наслаждешя чувство внезапно
охладеваешь? Но чтобъ мнение наше не по
казалось произвольными, подкрепили его
выписками.
Какой 45'десный духъ крылами
Отъ Севера парптъ на Югъ?
Вптръ медленъ течь его стезями:
Обозршаетъ царство вдругъ,
Шумишь и какъ звЬзда блистаетъ,
И искры въ ыгЬдъ свой разсьгпаетъ.
Этотъ духи—тень Потемкина; но что же это
за прозаическое опнсаше, ничего не выра
жающее! И неужели духъ Потемкина непре
менно долженъ обгонять ветеръ, обозревать
царства вдругъ, шуметь, блистать, подобно
звездЬ, и сыпать искрами по своему оледу?
Риторика! .
Чей трупъ, какъ на распутьи мгла,
Лежитъ на темномъ лонЪ ночи?
Простое рубище чресла,
ДвгЬ ленты покрыв аютъ очи,
Прижаты къ хладной груди персты,
Уста безмолвствуютъ отверсты!