109 / 734
209
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
210
ни съ одной изъ лучшихъ повестей Гоголя,
даже въ его «Вечерахъ на Хуторе». Въ «Ка
питанской Дочкй» мало творчества и нйтъ
художественно - очерченныхъ
характеровъ,
вместо которыхъ есть мастерски очерки и
силуэты. А между тймъ повйсти Пушкина
стоятъ еще гораздо выше всйхъ повестей
предшеетвовавшихъ Гоголю писателей, не
жели сколько повГсти Гоголя стоятъ выше
повестей Пушкина. Пушкинъ имйлъ сильное
влнше на Гоголя— не какъ образедъ, кото
рому бы Гоголь могъ подражать, а какъ
художникъ, сильно двинувпий впередъ ис
кусство, не только для себя, но и для дру-
гихъ художниковъ открывши въ сферй ис
кусства новые иути. Главное влнше Пуш
кина на Гоголя заключалось въ той народ
ности, которая, по словамъ самого Гоголя,
«состоитъ не въ описанш сарафана, но въса-
момъ дух'Ь народа». Статья Гоголя «Нисколь
ко еловъ о Пушкине» лучше всякихъ раз-
суждешй показываетъ, въ чемъ состояло
влнше на него Пушкина. Проченная къ
тону и манерй повестей Марлинскаго, рус
ская публика не знала, что и подумать о
«Вечерахъ» Гоголя. Это былъ совершенно
новый мщъ творчества, котораго никто не
подозрйвалъ и возможности. Не знали, что
думать о немъ, не знали, слишкомъ ли это
что-то хорошее, или слишкомъ дурное. По
вести въ «Арабескахъ»: «Невсшй Про
спекта» и «Записки Сумасшедшаго», потомъ
«Миргородъ» и, наконецъ, «Ревизоръ» впол
не обрисовали характеръ Гоголевой поэзш,
и публика, равно какъ и литераторы, раз
делились на двЬ стороны, изъ которыхъ
одна, преусердно читая Гоголя, уверилась,
что имйетъ въ немъ русскаго Поль-де-Кока,
котораго можно читать, но подъ рукой, не
всймъ признаваясь въ этомъ; другая увиде
ла въ немъ новаго великаго поэта, открыв
ш ая новый, неизвестный доселе м1ръ твор
чества. Пиело последнихъ было несравнен
но меньше числа первыхъ, но зато послед
и в въ этомъ случай представляли собой
публику, а первые—толпу. Наша толпа от
личается невероятной чопорностью, достой
ной мещанскихъ нравовъ: она всего боль
ше хлопочетъ о хорошемъ тонй высшая об
щества и видитъ дурной тонъ именно въ
тйхъ произведешяхъ, который читаются въ
салонахъ высшая общества. Между темъ
реформа въ романической прозе не заме
длила совершиться, и вей новые писатели ро-
мановъ и повестей, даровитые и бездарные,
какъ то невольно подчинились влшшго Гого
ля. Романисты и нувеллисты старой школы
стали въ самое затруднительное и самое
забавное ноложеше: браня Гоголя и говоря
■съ презрйшемъ объ его произведешяхъ, они
невольно впадали въ его тонъ и неловко
подражали его манере.’ Слава Марлинскаго
сокрушилась въ несколько летъ, и вей дру-
пе романисты, авторы повестей, драмъ, ко
медий, даже водевилей изъ русской жизни
внезапно, обнаружили столько неподозрйвае-
мой въ нихъ дотолй бездарности, что съ
горя перестали писать; а публика (даже
большинство публики) стала читать и обра
щать внимаше только на молодыхъ талант-
ливыхъ писателей, которыхъ дароваше об
разовалось подъ влшшемъ поэзш Гоголя.
Но такихъ молодыхъ писателей у насъ не
много, да и они иишутъ очень мало. И вотъ
еще одна изъ главныхъ причинъ бедности
современной русской литературы! Если кто
больше всего и больше всЬхъ виноватъ въ
ней, такъ это безъ сомнйнш Гоголь. Безъ
него у насъ много было бы великихъ пи
сателей, и они писали бы и теперь съ преж
ними успехомъ; безъ него Марлинсшй и те
перь считался бы живописцемъ великихъ
страстей и трагическихъ колдизШ жизни;
безъ него публика русская и теперь восхи
щалась бы «Девой Чудной» барона Брам-
беуса, видя въ ней пучину остроумш, бездну
юмору, образедъ изящнаго слогу, сливки за
нимательности и пр., и пр.
Гоголь убидъ два дожныя направлеяш въ
русской литературй: натянутый, на ходу-
ляхъ стояпцй идеализмъ, махаюпцй мечомъ
картонными, подобно разрумяненному ак
теру, и потомъ— сатиричеетй дидактизмъ.
Марлинсшй пустили въ ходи эти ложные ха
рактеры, исполненные не силы страстей, а
кривляшй поддельная байронизма; вей при
нялись рисовать то Барловъ Мооровъ въ чер
кесской буркй, то Лировъ и Чайльдъ-Га-
рольдовъ въ канцелярскомъ вицъ-муыдирй.
Можно было подумать, что Россш отличается
отъ Италш и Испаши только языкомъ, а
отнюдь не цивилизаций, не нравами, не ха-
рактеромъ. Никому въ голову ие приходило,
что ни въ Италш, ни въ Испаши люди не
кривляются, не говорятъ изысканными фра
зами и не безпрестанно рйжутъ другъ друга
ножами и кинжалами, сопровождая эту рез
ню высокопарными монологами. Презрйше
къ простымъ чадамъ земли дошло до по
следней степени. У кого не было колоссаль
н ая характера, кто мирно служилъ въ де
партаменте или ловко сводилъ концы съ
концами за секретарскимъ словомъ въ зем-
скомъ или уйздномъ судй, яворилъ просто,
не читалъ стиховъ и поэзш, предпочиталъ
существенность, тотъ уже не годился въ ге
рои романа или повести и неизбежно дйлался
добычей сатиры и нравоучительной цйлью.
И, Боже мой! какъ страшно бичевала эта са
тира вейхъ иростыхъ, положительныхъ лю
дей за то, что они не герои, не колассальные
характеры, а ничтожные пигмеи человйче-