505 / 734
235
С0Ч1ШЕНШ Б. Г. БЪЛИНСКАГО.
пасть. Но, слава Богу, какъ-то я всЪ вхъ
переношу теперь терпЬливо, и он!; сдела
лись для меня будто предметами посторон
ними и до меня почти не касающимися.
На душе тепло, покойно. Хорошее лкго,
славная погода, синее небо, светлый день,
вечерняя тишь—все прекрасно, чудесно, оча
ровательно,—и я звизвыо живу и тону своей
душой въ удовольствшхъ нашего лета. Бла
годарю васъ, благодарю вмЬсче и всйхъ
вашихъ друзей. Вы и они много для меня
сделали; о, слишкомъ много, много! Эти по-
следше два месяца стоили для меня пяти
лйтъ воронежской жизни. Я теперь гляжу
на себя, и не узнаю. Словесностью зани
маюсь мало, читаю немного—некогда, въ го-
гове дрянь такая набита, что хочется плюнуть,
матершлизмъ дрянной, гадюй, и вместе съ
темъ необходимый. Плавай, голубчпкъ, на
всякой воде, где велятъ деда житейскш;
ныряй и въ тине, когда надобно нырять;
гнись въ дугу и стой прямо въ одно время.
И я все это делаю теперь даже съ охотой.
Новаго не написалъ ничего—некогда. Во-
ронежъ приняли меня противу прежняго въ
десять разъ радушнее; я благодаренъ ему.
До меня люди выдумали, будто я въ Москве
женился; будто въ Питеръ уехалъ навсегда
жить; будто меня оставили въ Питере стихи
писать. И все встречаются со мной, и такъ
любопытно глядятъ, какъ на заморскую чу
челу. Я сгоряча немного посердился на
нихъ за это; но подумали,—и вышло, что
я были глупи. Па людей сердиться нельзя,
и требовать строго отъ нихъ нельзя; кривое
дерево не разогнешь прямо, а въ лесу
больше кривого и суковатаго, ч4мъ ровнаы .
Люди правы: они судятъ по-своему. Спасибо
и за это, и мне они нравятся въ этихъ
странностяхъ. Старикъ-отецъ со мной хо
роши; любитъ меня более за то, что дКло
хорошо кончилось: онъ всегда такш веши
очень любитъ. Степь опять очаровала меня,
я чортъ знаетъ до какого забвенш любо
вался ею. Какъ она хороша показалась, и я
съ восторгомъ пели: Пора Любви—она къ
ней пдетъ. Только это чувство было другого
совсемъ рода; после мне стало на ней скучно.
Она хороша на минуту, и то не одному, а
самъ-другъ, и то не надолго. Къ ней пртЬ-
халъ погостить—и въ городи, въ столицу,
въ кипятокъ жизни, въ борьбу страстей!
А то она сама по себе слишкомъ однообразна
и молчалива. Серебрянсшй доехалъ до двора,
но очень боленъ; кажется, проживетъ не
более месяцевъ двухъ, а, можетъ, я оши
баюсь. Съ моими знакомыми расхожусь по
маленьку, наскучили мне ихъ разговоры пош
лые. Я хотйлъ съ пргЬзда уверить ихъ,
что они криво смотрятъ на вещи, ошибочно
понимаютъ; толковали такъ и такъ. Они
надо мной смеются, думаю гь, что я несу
ими вздоръ. Я повернули себя отъ нихъ на
другую дорогу; хотели ихъ научить — да
ба! — и вотъ какъ съ ними поладили: все
ихъ слушаю, думая самъ-про-себя о дру-
гомъ; всехъ ихъ хвалю во всю мочь; все
они у меня люди умные, ученые, прекрас
ные поэты, философы, музыканты, живо
писцы, образцовые чиновники, образцовые
купцы, образцовые книгопродавцы; и они
стали мной довольны; и я сами про себя
смеюсь надъ ними отъ души. Такими обра-
зомъ все идеть ладно; а то что въ самими
деле изъ ничего наживать себе дураковъ-
враговъ. Ужъ видно, какъ кого Господь
умудрили, такъ онъ съ своей мудростью в
умрешь.»
Въ этомъ письме весь Кольцовъ. Такъ пи
сали онъ всегда и почти такъ говорили.
Рйчь его была всегда несколько вычурна,
языки не отличался определенностью, но
зато поражали какой-то наивностью и ориги
нальностью. Тогдашнее состоите души его
выражено въ этомъ письме вернРе, нежели
какъ, можетъ быть, думалъ
оцъ
сами. Гла
зами его открылся другой м!ръ; воронеж
ская жизнь сделалась скучна; только пре
красная пора лета составляла всю его отра
ду, онъ любилъ еще степь, но уже не такъ,
какъ прежде: въ первый разъ поняли онъ,
что она однообразна, что на ней весело быть
на минуту и то не одному... Итаки, кончи
лась эпоха непосредственной жизни. Про
шедшее спало съ цены, настоящее стало
грустно, и взоры невольно начали обращать
ся на будущее. Прежшя знакомства, дотолГ
сносныя и, можетъ быть, даже прштныя,
сделались невыносимы, и тъ же люди яви
лись въ другомъ свете. Все родное Кольцо
ва было уже не въ опустеломъ для него
Воронеже, а въ Москве, и туда стремились
все думы его. Въ семействе своемъ онъ
горячо любилъ младшую сестру, и между ни
ми существовала самая тесная дружба. Коль
цовъ видели въ сестре много хорошаго,
уважалъ ея вкуси и часто советовался съ
ней насчетъ своихъ стихотворешй,—словомъ,
делился съ ней своей внутренней жизнью.
Веря въ ея къ нему задушевное расположе-
ше, онъ дйдалъ для нея все, что моги.
Настойчивостью, просьбами, лестью, всякими
хитростями онъ склонилъ своего отца ку
пить ей фортешано и нанядъ учителя му
зыки и французскаго языка. Новыя связи
и отношенш, новый мщъ, открывппйся ему,
не ослабили этой дружбы, хотя одной ея ему
было уже мало, и сердце его рвалось вдаль.
Натура Кольцова была не только сильна,
но и нежна; онъ не вдругъ привязывался
къ людями, сходился съ ними недоверчиво,
сближался медленно; но когда уже отда-
23(3