371 / 734
733
II.
В И В Л I О Г Р А Ф I Я.
734
надъ самимъ собой, какъ же жизнь? Посмо
трите, какъ любитъ она противореча. жер
твой котораго бываетъ безпрёйтннно бедная
человеческая личность! Вотъ, напримеръ, два
актера: одинъ—«безумецъ», «гуляка праздный»,
в'ёпоДозрев'ающШ ни святости искусства, ни
его высокаго назначена, невежда безграмот
ный, лйнивецъ, добродушный хвастунъ,— и
между тймъ въ грязной натуре скрыты бога
тые самородки великихъ чувствовашй, могу-
чихъ страстей; эта безумная голова оза
ряется горящимъ ореоломъ вдохновенш,—и
рыдаетъ, и колеблется многочисленная толпа
при звукахъ голоса бтого самовластнаго ча
родея, и каждый уноситъ съ собой изъ теа
тра те высокхя откровешя, те таинственные
глаголы жизни, для принятая которыхъ нужно
посвященш... За что же этотъ даръ, это
могущество слова, взора и жеста, эта чудо
действенная сила? За что, за какой подвиги
такая высокая награда! Иронш, иронш, иро-
шя... Вотъ другой актеръ: страсть къ искус
ству—его жизнь; изучете искусства—заня
тое, забота, трудъ всей его жизни; стремле-
ше къ славе—болезнь его души... И вотъ
появляется онъ нередъ толпой, разбеленный
и разрумяненный, съ важнымъ видомъ, и
ловко, смело, съ гращей повертываетъ кар
тонной булавой гладштора или картоннымъ
мечомъ Александра Македонскаго, величаво
говоритъ съ другомъ своими Алхимересомъ
объ измене Амалафриды,—театръ дрожитъ
отъ рукоплескашй, вызовами нети конца...
Но отчего же въ этомъ восторге толпы слы-
шенъ одинъ шуми и крики? отчего она съ
такими же точно восторгомъ черезъ минуту
после того принимаетъ пошлый водевиль, и
ни одинъ человеки изъ нея не выходитъ
изъ театра съ поникшей головой, съ груст
ными раздумьемъ на челе?.. Художники упо-
енъ, восхищенъ своимъ торжеетвомъ; онъ
такъ низко, такъ почтительно кланяется вы
зывающей толпе... Но отчего же такъ раздра-
жаетъ его всякое двусмысленное суждеше
«немногихъ»,—его, который такъ доволенъ
«всеми»? Отчего же такъ уязвляетъ его лег
кая улыбка «немногихъ»? Что онъ видитъ
въ ней?—Иронш видитъ въ ней онъ, жертва
иронш, сами воплощенная иронш действи
тельности... После этого какъ понятны эти
слова пушкинскаго Сальери:
ГдЪ жъ правота, когда священный даръ,
Когда безсмертный гешй—не въ награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудовъ, усердш, молешй лосланъ,
А озаряетъ голову безумца,
Гуляки празднаго?..
Это значить совсемъ не то, чтобъ жизнь
состояла изъ однихъ противореча, и чтобъ
гешй всегда были «праздный гуляка», а
самоотвержение труда и изученш всегда было
признакомъ ограниченности и бездарности:
нетъ, мы хотимъ сказать только, что дей
ствительность часто любитъ отступать отъ
своихъ разумныхъ законовъ, часто любитъ
пошутить сама надъ собой. Въ этомъ-то и
состоять ея иронш. Везде и повсюду видимъ
мы эту иронш; везде и повсюду видимъ мы
жертвы этой иронш, везде и повсюду—и въ
природе, и въ исторш, и въ судьбе индивиду-
умовъ. Вотъ девушка, одаренная столь див
ной красатой, что, кажется, весь мщъ долженъ
преклониться передъ нею... И что же?—ино
гда (и чаще всего) оказывается, что душа ея
пуста, сердце холодно, умъ ограниченъ, и
велико только ея мелочное самолюбш... Вотъ
девушка, вся созданная изъ великодушнаго
самопожертвовавш, изъ горящей любви и
высокаго стремленш, созданная для того, чтобъ
осчастливить жизнь достойнаго человека,
быть наградой за велишй иодвигъ жизни,—
но, увы! никто не добивается этого счастья,
этой награды: она дурна собой, ей не дано
волшебнаго обаянш женственности, съ ней
говорятъ, какъ съ умнымъ мужчиной,.. За-
глянемъ ли въ исторно—и тамъ иронш царитъ
надъ людьми. Никогда, говорятъ знатоки
военнаго дела, никогда Наполеонъ не раз-
вертывалъ въ такой ширине и глубине сво
его военнаго генш, какъ передъ своимъ паде-
шемъ,—и все-таки палъ, низринутый какой-
то невидимой рукой, какой-то странной иро-
шей действительности... Сколько людей съ
торжеетвомъ и славой выступило на истори
ческое нопршце; но одна минута,—и лавро
вый венокъ сменялся шутовскимъ колпа-
комъ,—и эти люди оказывались столь же
малыми для исторической арены, сколько
были они велики для обыкновеннаго круга
жизни. Стало быть, имъ не было места ни
тамъ, ни здесь,—и тамъ, и здесь имъ су
ждено было погибнуть жертвой иронш... Не
мало представляетъ такихъ жертвъ иронш
область искусства и литературы. Этотъ мрач
ный законъ иронш особенно часто тяготЬе-тъ
надъ такъ-называемыми «самоучками» и во
обще надъ людьми, которые вдругъ изменя-
ютъ назначенную имъ судьбой дорогу жизни,
и изменяютъ вследствш сознанш тайнаго
внутренняго призванш къ искусству. Дей
ствительно, тайный внутреншй голосъ зоветъ
и манитъ ихъ къ блестящей мечте, раздава
ясь въ глубине души ихъ звуками Вадимова
колокольчика: грудь ихъ полна тревогой, и
даже во сне слышатъ они слова: «встань изъ
грязи, въ которую бросила тебя судьба, му
жайся и иди впереди,—лавры победы, уди-
влеше толпы и беземертае въ векахъ ожида-
ютъ тебя!» Ужасенъ этотъ голосъ, ибо нельзя
узнать, чей онъ—ангела-хранителя, или чер-