712 / 734
649
650
IV.
П Р И Л О Ж В Н I Е.
•ей. И она действительно осердилась на васъ
до бешенства, но
Ревизора
н
Мертвыя Души
отъ того не пали, тогда какъ ваша последняя
книга позорно провалилась сквозь землю. И
публика тутъ права: она видитъ въ русскихъ
лисателяхъ своихъ единетвенныхъ вождей, за-
гцитниковъ и спасителей отъ русскаго самодер
жавш, правоелавш и народности, и потому,
всегда готовая простить писателю плохую книгу,
никогда не простить ему зловредной книги.
Это показываетъ, сколько лежитъ въ нашемъ
•обществе, хотя и въ зародыше, свежаго, здо-
роваго чутья, и это же показываетъ, что у него
•есть будущность. Вели вы любите Росспо, по
радуйтесь вместе со мною, порадуйтесь падешю
вашей книги.
„Не безъ некотораго чувства самодоволь-
ствш скажу вамъ, что мне кажется, что я не
много знаю русскую публику. Ваша книга
испугала меня возможностью дурного влшшя
на правительство, на цензуру, но не на публику.
Когда пронесся въ Петербурге слухъ, что пра
вительство хочетъ отпечатать вашу книгу въ
числе многихъ тысячъ экземпляровъ и прода
вать ее по самой низкой цене, мои друзья прп
уныли, но я тогда же сказалъ имъ, что, не
смотря ни на что, книга не будетъ иметь успеха
и о ней скоро забудутъ. И действительно, она
памятна теперь всВмъ статьями о ней, нежели
сама собою. Да, у русскаго человека глубоки,
хотя и не развить еще, инстинктъ истины.
Ваше обращеше, пожалуй, могло быть и искрен
но, но мысль довести о немъ до сведенш пу
блики была самая печальная. Времена наивнаго
благочеетш давно уже прошли и для нашего
общества. Оно уже понимаетъ, что молиться
везде все равно, и что въ 1ерусалиме ищутъ
Христа только люди или никогда не носивнпе
его въ груди, или потерявппе его. Кто спосо-
бенъ страдать при виде чужого страданш, кому
тяжело зрелище угнетенш чуждыхъ ему людей,
тотъ носить Христа въ груди своей, и тому не
•зачемъ ходить пешкомъ въ 1ерусалимъ. Сми-
реше, проповедуемое вами, во-первыхъ, не лю
бовь; а во-вторыхъ, отзывается, съ одной сто
роны, странною гордостью, а съ другой, самыми
позорными унижешемъ своего человеческаго
достоинства. Мысль сделаться какимъ-то аб
страктными совершенствомъ, стать выше всехъ
смирешемъ, можетъ быть, плодомъ или гордости,
или слабоумш, и въ обоихъ случаяхъ ведетъ
къ лицемерно, ханжеству, китаизму. И при
этомъ вы позволили себе цинически грязно
выражаться не только о другихъ (что было бы
только невежество), но о самомъ себе. Это уже
гадко, потому что человекъ, бьюпДй своего
ближняго по щекамъ, возбуждаетъ негодоваше,
но человекъ, бьюпцй по щекамъ сами себя,
возбуждаетъ презреше. Нетъ, вы только омра
чены, а не просветлены; вы не поняли ни духа,
ни формы христтнства нашего времени: не
истиной хриспанскаго ученш, а болезненною
боязнью смерти, чорта и ада веетъ отъ вашей
книги! И что за языки, что за фразы! Дрянь и
тряпка стали теперь
всякъ
человекъ! Неужели
вы думаете, что сказать
всякъ
вместо
всякш
значить выражаться библейски? Какая это ве
ликая истина, что когда человекъ весь отдается
лжи, его оставляютъ умъ и талантъ. Не будь
на вашей книге выставлено вашего имени, и
будь изъ нея выключены те места, где вы
говорите о себе, какъ писатель, кто бы поду
мали, что эта неопрятная и надутая шумиха
словъ и фразъ—произведете пера автора
Ре
визора
и
Мертвыхъ Душъ.
„Что же касается до меня лично, повторяю
вамъ: вы ошиблись, сочтя мою статью выраже-
шемъ досады за ваши отзывъ обо мне, какъ
объ одномъ изъ вашихъ критиковъ. Если бы
только это разеердило меня, я только объ этомъ
и отзывался бы съ досадою, а обо всеми осталь-
номъ выразился бы спокойно, безпристрастно.
А это правда, что ваши отзывъ о вашихъ по-
читателяхъ вдвойне нехороши. Я понимаю не
обходимость иногда щелкнуть глупца, который
своими похвалами, своими восторгомъ ко мне
только делаетъ меня смешными, но и эта не
обходимость тяжела, потому что какъ-то по-че
ловечески неловко даже за ложную любовь
платить враждою. Но вы имели въ виду людей
если и не съ отличными умомъ, то все же и не
глупцовъ.' Эти люди въ своемъ удивленш къ
вашими творетямъ наделали, быть можетъ,
гораздо больше восклицашй, нежели сколько
высказали объ нихъ дела; но все же ихъ энту-
зшзмъ къ вамъ выходить изъ такого чистаго
и благороднаго источника, что вамъ вовсе не
следовало бы выдавать ихъ головою общими
ихъ и вашими врагами; да еще вдобавокъ об
винять ихъ въ намеренш дать какой-то пре
вратный толки вашими сочиненшмъ. Вы, ко
нечно, сделали это по увлеченно главной мыслью
вашей книги и по неосмотрительности; а Вя-
земешй, этотъ князь въ аристократия и холопъ
въ литературе, развивъ вашу мысль, напеча
тали на вашихъ почитателей (стало быть—на
меня всехъ более) чистый доносъ. Онъ это
сделали, вероятно, въ благодарность вамъ за
то, что вы его, плохого риемоплета, произвели
въ велите поэты, кажется, сколько я помню,
за его вялый, влачапцйея по земле стихи. Все
это нехорошо! А что вы ожидали только вре
мени, когда вамъ можно будетъ отдать спра
ведливость и почитателями вашего таланта
(отдавши ее съ гордыми смирешемъ вашими
врагами), этого я не зналъ,, не могъ, да, при
знаться, и не захоте.ть бы знать. Предо мною
была ваша книга, а не ваши намеренш. Я чи
тали и перечитывали ее сто рази, и все-таки
не нашелъ въ ней ничего, кроме того, что въ
ней есть, а то, что въ ней есть, глубоко оскор
било и возмутило мою душу.
„Если бы я дали полную волю моему чув
ству, письмо мое скоро превратилось бы въ
толстую тетрадь. Я никогда не думали писать
къ вамъ объ этомъ предмете, хотя и мучительно
желали этого, и хотя вы всеми и каждому
печатно дали право писать къ вамъ безъ це-
ремошй, имея въ виду одну правду. Живя въ
Россш, я не могъ бы этого сделать, ибо та-
мошше Шпекины распечатываютъ чужш пись
ма, не изъ одного личнаго удовольствш, но и
по долгу службы, ради доносовъ. Но нынешнее
лето начинающаяся чахотка прогнала меня за
границу, и Некрасовъ переслали мне ваше
письмо въ Зальцбруннъ, откуда я сегодня же
еду съ Анненковыми въ Парижъ, черезъ Франк-
фуртъ-на-Майне. Неожиданное получеше вашего
письма дало мне возможность высказать вамъ
все, что лежало у меня на душе противъ васъ
по поводу вашей книги. Я не умёта говорить
вполовину, не умею хитрить,—это не въ моей
натуре. Пусть вы или само- время докажетъ
мне, что я заблуждался въ моихъ объ васъ
заключеншхъ. Я первый порадуюсь этому, но
не раскаюсь въ томъ, что сказалъ вамъ. Тутъ
дело идетъ не о моей или вашей личности, но
о предмете, который гораздо выше не только
меня, но даже и васъ. Тутъ дело идетъ объ
истине о русскомъ обществе, о Россш. И вотъ