9 / 734
9
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
1 0
кротко и умиленно говоридъ милой или же
стокой:
ДвЪ горлинки укажутъ
ТебЪ мой хладный прахъ,
Воркуя томно, скажутъ
„Онъ умеръ во слезахъ!“
Нравственность при всемъ этомъ не забыва
лась и шла своимъ путемъ. Для доказатель
ства этого стоить только упомянуть о сто-
кратк-зяаменитой песий: «ВсЬхъ цвЬточковъ
болЬ, которая оканчивается следующей сен-
■тенщеЁ:
Хлоя, какъ ужасенъ
Этотъ намъ урокъ!
Сколь, увы, опасенъ
Для красы порокъ!
Въ этомъ чувствитедьномъ церюдй русской
литературы есть, конечно, своя смешная сто
рона, и надъ ней довольно посмеялись по-
■следовавпие за тЬмь першды, воспроизводя
его въ «Эрастахъ Чертополоховыхъ» и тому
подобныхъ болйе или менее остроумныхъ,
болйе или менее плоскихъ сатирахъ, какъ
онъ самъ, въ «Нужомъ Толке», зло подтру-
нилъ надъ предшесгвовавшимъ ему торже-
ственнымъ пер1одомъ. Это круговая порука:
.въ томъ и состоять жизненность развитая,
что последующему поколенш есть что отри
цать въ предшествовавшемъ. Но это отри-
цаше было бы пустымъ, мертвымъ и без-
илоднымъ актомъ, если бъ оно состояло только
въ уничтоженш стараго. Последующее поко
л е т е , всегда бросаясь въ противоположную
крайность, однимъ уже этимъ показываетъ
и заслугу нредшествовавшаго поколенш, и
•свою отъ него зависимость, и свою съ нимъ
кровную евязь: ибо жизненная движимость
развитая состоять въ крайностяхъ, и только
крайность вызываете противоположную себе
крайность. Результатомъ сшибки двухъ край
ностей бываете истина, однако жъ эта истина
никогда не бываете удйдомъ ни одного изъ
поколетй, выразившихъ собой ту или дру
гую крайность, по всегда бываетъ удйдомъ
третьяго поколенш, 'которое, часто даже
смеясь надъ предшествовавшими ему торже
ственными и чувствительными нокоденшми,
бессознательно пользуется нлодомъ ихъ раз
витая, истинной стороной выраженной ими
крайности; а иногда, думая продолжать ихъ
дело, творитъ новое, свое собственное, кото
рое само по себе опять можете быть край
ностью, но которое темь выше и превосход
нее кажется, чемъ больше воспользовалось
истинной стороной труда предшествовавшихъ
поколешй. Такъ, Жуковстй—этотъ литера
турный Колумбъ Руси, открывний ей Аме
рику романтизма въ поэзш, невидимому, дйй-
•ствовалъ какъ продолжатель дела Карамзина,
какъ его сподвижникъ, тогда какъ въ самомъ-
то деде онъ создалъ свой п ерщ ъ литера-
туры, Который ничего не имелъ общаго съ
Карамзинскимъ. Правда, въ своихъ прозаиче-
скихъ переводахъ, въ своихъ оригинальныхъ
прозаическихъ статьяхъ и большей части сво
ихъ оригинальныхъ стихотворенгй Жуковстй
былъ не больше, какъ даровитый ученикъ
Карамзина, шагнувши! дальше своего учи
теля; но истинная, великая и безсмертная
заслуга Жуковскаго русской литературе со
стоите въ его стихотворныхъ переводахъ
изъ немецкихъ и англйскихъ поэтовъ и въ
подражаншхъ немецкимъ и англШскимъ по-
этамъ. Жуковстй внесъ романтичесшй эле
менте въ русскую поэзш: вотъ его великое
дйло, его велишй подвигъ, который такъ не
справедливо нашими аристархами былъ при-
писываемъ Пушкину. Но Жуковстй, ни
сколько не зависимый отъ предшествовав
шихъ ему поэтовъ въ своемъ самобытыомъ
дйле введенш романтизма въ русскую ноэ-
зш, не могъ не зависеть отъ нихъ въ дру-
гихъ отношеншхъ: на него не могла не дей
ствовать крепость и подётистость поэзш
Державина, и ему не могла не помочь ре
форма въ языке, совершенная Карамзинымъ.
Карамзинъ вывелъ юный русски! языкъ на
большую ровную дорогу изъ дебрей, тундръ
и избитыхъ проселочныхъ дорогъ славя
низма, схоластизма и педантизма; онъ воз-
вратилъ ему свободу, естественность, сбли-
зилъ его съ обществомъ. Но связь Карамзи
на и его школы (въ которой после него пер
вое почетное место долженъ занимать Дми-
тршвъ) съ Жуковскимъ заключается не въ
одномъ языке: пробудивъ и воспитавъ въ
молодомъ и потому еще грубомъ обществе
чувствительность, какъ ощущеше (sensation),
Карамзинъ черезъ это самое приготовилъ
эго общество къ чувству (sentim ent), кото
рое пробудидъ и восииталъ въ немъ Жуков
стй. Какъ ни безконечно-неизмеримо про
странство, отделяющее «Бедную Лизу»,
«Островъ Борнгольмъ» Карамзина, его же
и Дмитрова нежные и чувствительные пе
сни и романы отъ «Эоловой Арфы», «Кас
сандры», «Ахилла», «Не узнавай, куда я
путь склонила», «Орлеанской девы» Жуков
скаго; но общество не поняло бы послед-
нихъ, если бъ не перешло черезъ первыя. И
этотъ переходъ былъ тймъ естественнее, что
у самого Жуковскаго были пьесы, посред-
ствующщ для такого перехода, какъ-то:
«Людмила», «Светлана», «Двенадцать спя-
щихъ Девъ», «Пустынникъ», «Алина и
Альсимъ» и т. п. Новый элемента, внесен
ный Жуковскимъ въ русскую литературу,
былъ такъ глубоко знаменателенъ, что не
могъ ни быть скоро понять, ни произвести
скорыхъ результатовъ на литературу, и по
тому Жуковскаго величали балладникомъ,
певцомъ могплъ и прпвидешй,—а подража-