381 / 734
753
IV.
Т Е А Т Р Ъ.
754
дринскомъ театре вызовъ означаете страсть
пошум'Ьть и покричать на свои деньги—чтобъ
не даромъ он4 пропадали; къ этому надо
еще прибавить способность восхищаться вся
кими вздоромъ и простодушное неумные
сортировать по степени достоинства одно
родный вещи. Отсюда происходитъ и страсть
вызывать актеровъ. Иного вызовутъ десять
разъ, и ужъ рёдкаго не вызовутъ ни разу.
Вызываютъ актеровъ не по одному разу и
въ Михайловскомъ театре, но очень редко,
какъ и следуете,—именно въ тЬхъ только
случаяхъ, когда артистъ, какъ говорится,
превзойдетъ самого себя. Въ Михайловскомъ
театре тоже аплодируютъ, кричать «браво»
и въ остроумныхъ пьесахъ выражаютъ свой
восгоргъ смЪхомъ; но все бываетъ тамъ
кстати, именно тогда только, когда нужно, и
во всемъ присутствуете благородная уме
ренность - признаки образованности и ува-
женш къ собственному достоинству человека.
Кого легко разсмешить, тому непонятна
истинная острота, истинный комизмъ. Пьесы,
восхищаюпця большую часть публики Але-
ксандринскаго театра, разделяются на поэти-
ческш и комичестя. Первыя изъ нихъ—
или переводы чудовищныхъ немецкихъ драмъ,
составленныхъ изъ сентиментальности, пош-
дыхъ эффектовъ и ложныхъ положешй,—или
самородный произведен!«, въ которыхъ на
дутой фразеолопей и бездушными возгласами
унижаются ночтенныя историчесюя имена:
песни и пляски кстати и некстати, доста
влявшая случай любимой актрисе пропеть
или проплясать, и сцены сумасшествш ' со-
ставляютъ необходимое услов]е драмъ этого
рода, возбуждаютъ крики- восторга, бешен
ство рукоплескашй. Пьесы комичесшя всегда
- или переводы, или переделки француз-
скихъ водевилей. Эти пьесы совершенно
убили на русскомъ театре и сценическое
искусство, и драматичесшй вкусъ. Водевиль
есть легкое, грацюзное дитя общественной
жизни во Францш: тамъ онъ имеете смыслъ
и достоинство; тамъ онъ видите для себя
богатые матершлы въ ежедневной жизни,
въ домашнемъ быту. Къ нашей русской
жизни, къ нашему русскому ¿быту водевиль
идетъ, какъ санная езда и охчинныя шубы
къ жителямъ Неаполя. И потону переводный
водевиль еще имеете смыслъ на русской
сцене, какъ любопытное зрелище домашней
жизни чужого народа; но переделанный, пе
реложенный на
pyccKie
нравы или, лучше
сказать, на русских имена, вдевиль есть
чудовище безсмыслицы и нелепости. Содер
жите его, завязка и развязка словомъ—
баснь (fable) взяты изъ чуждой тамъ жизни,
а между темъ большая часть п блики Але-
коандринскаго театра уверена, :-то дМствщ
происходите въ Росши, потом что дйй-
ствуюшш лица называются Иванами Кузь
мичами и Степанидами Млъинишнами. Гру
бый каламбурь, плоская острота, плохой ку
плете дополняютъ очароваше. Какое же тутъ
можете быть драматическое искусство? Оно
можете развиваться только на почве родного
быта, служа зеркаломъ действительности
своего народа. Но эти незаконные водевили
не требуютъ ни естественности, ни характе-
ровъ, ни истины; а между тймъ они служатъ
прототипомъ и нормой драматической лите
ратуры для публики Александринскаго театра.
Артисты его (между которыми есть люди съ
яркими даровашями и замечательными спо
собностями), не имея ролей, выражаюхцихъ
взятые изъ действительности и творчески
обработанные характеры, не имеютъ нужды
изучать ни окружающей ихъ действитель
ности, которую они призваны воспроизво
дить, ни своего искусства, которому они
призваны служить. Не играя пьесъ, про-
никнутыхъ внутреннимъ единствомъ, они не
могутъ сделать привычки къ единству и
целостности (ensemble) хода представленщ,
и каждый изъ нихъ старается фигурировать
передъ толпой отъ своего лица, не думая о
пьесе и о своихъ товарищахъ. Мы неспра
ведливы были бы по крайней мйрй къ
не
которыми изъ нихъ, если бъ стали отри
цать въ нихъ всяюй порывъ къ истинному
искусству; но противъ теченш плыть нельзя,
и видя холодность и скуку толпы, они по
неволе принимаются за ложную манеру, ра
ди рукоплееканШ и вызововъ. И вотъ, когда
имъ случится играть пьесу, созданную вы
сокими талантомъ изъ элементовъ чисто рус
ской жизни,—они делаются похожими на
иностранцевъ, которые хорошо изучили нра
вы и языки чуждаго имъ народа, но кото-
торые все-таки не въ своей сфере и не мо
гутъ скрыть подделки. Такова участь пьесъ
Гоголя. Чтобъ наслаждаться ими, надо сперва
понимать ихъ, а чтобъ понимать ихъ, нужны
вкусъ, образованность, эстетичесшй такте, вер
ный и тоншй слухи, который уловите всякое
характеристическое слово, поймаеть на-лету
всятй намеки автора. Одно уже то, что лица
въ пьесахъ Гоголя—люди, а не марюнетки,
характеры, выхваченные изъ тайника русской
жизни,—одно уже это делаете ихъ скучными
для большей части публики Александринскаго
театра. Сверхъ того въ пьесахъ Гоголя нетъ
этого пошлаго, избитаго содержант, которое
начинается пряничной любовью, а оканчи
вается законнымъ бракомъ; но вместо этого
въ нихъ развиваются т а к т событш, который
могутъ быть, а не такт, какихъ не бываете и
к а т я не могутъ быть. Простота и естествен
ность недоступны для толпы.
«Игроки» Гоголя давно уже напечатаны;
следовательно, нетъ никакой нужды разска-