209 / 734
409
L КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
410
Нямъ, вамъ плетутъ Хариты
Везсмертвые в-Ьнцы!
Я вами здЪсь вкушаю
Восторги шэридъ,
И въ радости взываю:
О музы! я шитъ!
Чтб такое эти стихи, если не крикъ без-
отчетнаго восторга? Для Батюшкова все пи
сатели, которыми привыкъ онъ восхищать
ся съ детства, равно велики и беземертны.
Державинъ у него—«нашъ Пиндаръ, нашъ
Горащй», какъ будто бы для него мало чести
быть только нашимъ Пиндаромъ или только
нашимъ Горащемъ. Если Батюшковъ тутъ
же не назвали Державина еще и нашимъ
Анакреономъ,-—это, вероятно, потому, что
Анакреонъ, какъ длинное имя, не пришлось
въ мйру стиха. Батюшковъ съ Горащемъ
былъ знакомъ не по слуху, и не видГлъ,
что между Горащемъ—поэтомъ умиравшаго,
развратнаго языческаго общества, и между
Державинымъ,—поэтомъ, для котораго еще
не было никакого общества, нЬтъ решитель
но ничего общаго! Если Батюшковъ и не
зналъ по-гречееки,—онъ могъ иметь поня-
тш о Пиндаре по латинскимъ и немецкимъ
переводамъ; но это, видно, не помогло ему
понять, что еще менее какого бы то ни было
сходства между Державинымъ и Пиндаромъ,—
Пиндаромъ, котораго вдохновенная, возвышен
ная поэзш была голосомъ цедаго народа—и
какого еще народа!... Если Батюшковъ не
упомянулъ въ этихъ стпхахъ о Хераскове и
Сумарокове, это, вероятно, потому, что пер
вому изъ нихъ были уже нанесены страшные
удары Мерзляковымъ и Строевыми (П. М.),
а второй мало-по-малу какъ-то самъ истерся
въ общественномъ миГши. Впрочемъ, это не
мешаетъ Батюшкову титуловать Хераскова
громкими именемъ певца «Росшады» и при
писывать ему какую-то «славу писателя».
Разсуждая о такъ-называемой «легкой по-
эзш>, Батюшковъ такъ разсказываетъ ея
исторш на Руси:
„Такъназываемый эротический и вообще лег
кой родъ поэзш воспршлъ у насъ начало со
времеаъ Ломоносова и Сумарокова. Опыты
ихъ предшественниковъ были маловажны: языкт.
и общество еще не были образованы. Мы не
будемъ исчислять всЪхъ видовъ, раздЪлешй и
измЪнешй легкой поэзш, которая менЪе или
бол-Ье принадлежитъ къ важными родами: по
замКтимъ, что на поприщ-Ь изящныхъ ие-
кусствъ, подобно какъ и въ нравственномъ мфЪ,
ничто прекрасное и доброе не теряется, прино-
ситъ со временемъ пользу и дЪйствуетъ непо
средственно на весь составь языка. Стихотвор
ная повесть Богдановича, первый и прелест
ный цвЪтокъ легкой поэзш на языке нашемъ,
ознаменованный истиннымъ и
великимъ
(!)
талантомъ; остроумный, неподражаемыя сказки
Дмитрова, въ которыхъ ноэзш въ первый разъ
украсила разговоръ лучшаго общества; посла
нш и друг!я произведенш сего стихотворца, въ
которыхъ философш (?) оживилась ноувядаемы-
ми цветами выраженш; басни его, въ которыхъ
онъ боролся съ Лафонтеномъ и часто побеждалъ
его; басни Хемнпцера и оригинальныя басни
Крылова, которыхъ остроумные, счастливые-
стихи сделались пословицами, ибо въ нихъ.
виденъ и тонк1й умъ наблюдателя света, и р-Ьд-
юйталантъ; стихотворенш Карамзина, исполнен
ный чувства, образецъ ясности и стройности-
мыслей-, Горащанскш оды Капниста; вдохновен
ный страстью песни Нелединскаго; прекрасный;
подражашя древнимъ Мерзлякова; баллады
Жуковскаго, сшютцш воображетемъ, часто свое-
нравнымъ (?), но всегда пламенными, всегда
сильными; стихотворенш Востокова, въ кото
рыхъ видно отличное дарован: е поэта, напитап-
наго чтешемъ древнихъ и германскихъ писате
лей; наконецъ, стихотворенш Муравьева, где
изображается, какъ въ зеркале,прекрасная душа
его; посланш князя Долгорукова, исполненный
живости; некоторый посланш Воейкова. Пуш
кина и другихъ нов-Ьйтихъ сгихотворцевъ, пи
санный слогомъ чистыми и всегда благород
ными: все ein блестящш произведенш дарова-
нш и остроумш менее или более приближались
къ желанному совершенству, и все—нетъ со-
мпеяш—принесли пользу языку стихотворному,,
образовали его, очистили, утвердили.“
Такъ! скажемъ мы отъ себя, въ этомъ нйтъ
сомяйшя: сочянешя вейхъ этихъ поэтовъ
принесли свою пользу въ дйлгЬ образованш
стихотворнаго языка; но нГтъ н въ томъ
сомнйшя, что между ихъ стнхомъ и стихомъ
Жуковскаго и Батюшкова легло целое море
разстоянш, и что «Душенька» Богдановича,
сказки Дмитрова, горащанскш оды Капни
ста, подражашя древнимъ Мерзлякова, сти-
хотворенш Востокова, Муравьева, Долгору
кова, Воейкова и Пушкина (Васшпя) только
до появленш Жуковскаго и Батюшкова могли
считаться образцами легкой поэзш и образ
цами стихотворнаго языка. Батюшковъ ни
однимъ словомъ не даетъ чувствовать, что
прославляемый имъ сочянешя любимыхъ имъ
писателей принадлежать известному време
ни и носятъ на себе, какъ необходимый от-
печатокъ, его недостатки. И потомъ, чтб за
взглядъ на относительную важность каждаго
изъ нихъ: Дмитршвъ у него выше Крылова,
народнаго русскаго баснописца, котораго
мнопе стихи обратились въ пословицы, какъ
и мнопе стихи нзъ «Горя отъ ума», тогда
какъ басни Дмитриева, не-смотря на ихъ не
отъемлемое достоинство, теперь совершенно
забыты. И немудрено: въ нихъ Дмитршвъ
является не болйе какъ счастливымъ подра-
жателемъ и переводчикомъ Лафонтена; но
онъ чуждъ всякой оригинальности, самобыт
ности и народности. Стихотворенш Карам
зина, который гораздо ниже стихотворешй
Дмитрова и который после стихотворешй
Жуковскаго тотчасъ же сделались невозмож
ными для чтешя, Батюшковъ находить «ис
полненными чувства и образцами ясности
и стройности мыслей». Кто теперь знаетъ
стихотворенш Муравьева?—Батюшковъ въ
восторге отъ нихъ. Ломоносовъ для него-