273 / 734
537
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
538
средственно творчеснй элементъ въ Пуш
кине былъ несравненно сильнее мыслитель-
наш сознательнаго элемента, такъ что ошиб
ки носл'Ьдняго, какъ бы безъ ведома самого
поэта, поправлялись первымъ, и внутренняя
логика, разумность глубокаго поэтическаго
созерцанш сама собой торжествовала надъ
неправильностью рефлекей поэта. Повто-
ряемъ: «Цыгане» служить неопровержимыми
доказательетвомъ
справедливости
нашего
мнешя. Идея «Цыгань» вся сосредоточена
въ repot этой поэмы— Алеко. А что хотели
Пушкинъ выразить этими дищомъ?— Не труд
но ответить: веятй, даже съ перваго, по-
верхностнаго взгляда на поэму, увидитъ, что
въ Алеко Пушкинъ хотйлъ показать обра-
зецъ человека, который до того проникнута
соз-нашемъ челов^ческаго достоинства, что
въ общественномъ устройстве видитъ одно
только унижете и нозоръ этого достоинства,
и потому, проклявъ общество, равнодушный
къ жизни, Алеко въ дикой цыганской воле
шцетъ того, чего не могло дать ему образо
ванное общество, окованное предразсудками
и приличшми, добровольно закабалившее се
бя на унизительное служете идолу золота.
Вотъ что хотели Пушкинъ изобразить въ
лиц'й своего Алеко; но успйлъ ли онъ въ
этомъ, то ли именно изобразили онъ?—
Правда, поэта настаиваетъ на этой мысли,
и видя, что посгупокъ Алеко съ Земфирой
явно ей противоречить, сваливаетъ всю ви
ну на «роковыя страсти, живупця подъ разо
дранными шатрами», и на «судьбы, отъ ко-
торыхъ. нигде нетъ защиты». Но весь ходи
поэмы, ея развязка и особенно играющее въ
ней важную роль лицо стараго цыгана не
оспоримо показываютъ, что, желая и думая
изъ этой поэмы создать апоееозу Алеко, какъ
поборника правь человеческаго достоинства,
поэта вместо этого сделали страшную сати
ру на него и на подобныхъ ему людей, из
реки надъ нимъ суди неумолимо трагиче-
сшй и вместе съ теми горько ироничесшй.
Кому не случалось встречать въ обществе
людей, которые изъ всехъ силъ бьются про
слыть такъ - называемыми «либералами» и
которые достигаютъ не более, какъ незавид-
наго прозвища жалкихъ крикуновъ? Эти лю
ди всегда поражаютъ наблюдателя самыми
простодушными, самыми комическими про-
тиворечшмъ евоихъ словъ съ поступками.
Много можно было бы сказать объ этихъ
людяхъ характеристическаго, чемъ такъ рез
ко отличаются они отъ всехъ другихъ лю
дей; но мы предночитаемъ воспользоваться
здесь чужой, уже готовой характеристикой,
которая соедпяяетъ въ себе два драгоцен
ный качества— краткость и полноту: мы го-
воримъ объ этихъ удачныхъ стихахъ покой-
наго Дениса Давыдова:
А глядишь—нашъ Мирабо
Стараго Гаврилу,
За измятое жабо,
Хлещетъ въ уст> да въ рыло;
А глядишь— нашъ Лафаэтъ,
Брутъ или ФабрицЩ
Мужичковъ нодъ прессъ кладетъ
Вместе съ свекловицей.
Таше люди, конечно, смешны и съ нихъ
довольно легонькаго водевиля или сатириче
ской песенки, ловко сложенной Давыдовыми;
но поэмы они не стоять. Никакъ нельзя ска
зать, чтобъ Алеко Пушкина былъ изъ этихъ
людей, но и нельзя также сказать, чтобъ онъ
не былъ ими сродни. Великая мысль являет
ся въ действительности двойственно— коми
чески и трагически, смотря по личными ка
чествами людей, въ которыхъ она выра
жается. Дурная страсть въ человеке ничтож-
номъ или забавна, какъ глупость, или отвра
тительна, какъ мерзость; дурная страсть въ
человеке съ характеромъ и умомъ ужасна:
первая наказывается хохотомъ или презре-
шемъ, смешанными съ омерзешемъ; вторая
служить для людей трагическими урокомъ,
потрясающими душу. Вотъ почему для пер
вой довольно легонькаго водевиля или сати
рической песенки, много уже, если комедш;
для второй нужна сатира Барбье, и ея не
погнушается даже трагедш Шекспира..Глу-
пецъ, который корчить изъ себя Мирабо,.
есть не что иное, какъ маленьтй эгонзмъ,
который не любитъ для себя тйхъ самыхъ
стеснителъныхъ формъ, которыми любитъ
душить другихъ. Дайте этому эгоизму огром
ный объемъ, придайте къ нему большой умъ,
сильныя страсти, способность глубоко пони
мать и чувствовать всякую истину, пока она
не противоречить ему,— й передъ вами весь
Алеко,— такой, какимъ создалъ его Пушкинъ.
Не страсти погубили Алено. «Страсти» —
слишкомъ неопределенное слово, пока вы не
назовете ихъ по именами: Алеко погубила
одна страсть, и эта страсть— эгонзмъ! Про
следите за Алеко въ развитщ целой поэмы,
и вы увидите, что мы правы.
Приведя встреченнаго за холмомъ, подле
цыганскаго табора, Алеко, Земфира гово
рить своему отцу между прочими:
Онъ хочетъ быть, какъ мы, цыганомъ;
Его пресл'Ьдуетъ законъ.
В ъ этихъ словахъ Алеко является еще толь
ко таинственными, загадочными лицомъ, не
более; для безпристрастной наблюдательности
онъ еще не можетъ показаться ни преступ-
никомъ вследствш эгоизма, ни жертвой не-
справедливаго гонетя, и только мелшй ли
берализму въ своей поверхностности, готовь
сразу принять его за мученика идеи. Но
вотъ таборъ снялся; Алеко уныло смотритъ
на опустелое поле и н е с м ё е т ъ растолко-