77 / 200
Это был уже не тот Олег — веселый, беспечный, любив
ший и песню спеть и дотанцевать. Нет, теперь передо мной
стоял серьезный, немного грустный юноша, уже познавший
народное горе. Я видела, как он не находил себе места.
Подолгу задумывался, разговаривал сам с собой.
Помню, как-то поздно вечером долго сидел он в углу
дивана, подперев рукой подбородок, глядя куда-то далеко
далеко.
— Ты только, мама, подумай: нас, советскую молодежь,,
растили и вели к светлому будущему. Все двери в науку'
для нас были открыты. Учись, путешествуй, работай! Все'
для нас и ради нас. Понимаешь? И мы не знали ни капита
листов, ни помещиков вроде бабусиного Кочубея, ни бед
ствий гражданской войны...
Вдруг он резко поднялся, начал быстро шагать по ком
нате, потом встал против меня.
— И вот, мама, я думаю сейчас о той нашей молодежи,,,
ну, о тех наших ребятах там, где уже немцы. Какая же у
них, наверное, буря в душе! Школы закрыты, книги сжи
гаются. Иди в кабалу, в рабство, в темноту! Ну, нет!'
Не удастся это тупоумным бандитам! Устоят наши! Не
встанут на колени, никогда, ни за что! Лучше умереть стоя,,
чем жить на коленях. Правда, мама?
Через несколько дней Олег пошел в школу. Буднично-
и равнодушно прошел первый день занятий. Не было преж
него увлечения занятиями, не было радости.
Но скоро на свет опять появился «Крокодил». Только
теперь от веселости его не осталось и следа. Нарисованный
в аккуратном, в каком-то подтянутом виде, «Крокодил»
выметал метлой из школы тех, кто в тяжелое для Родины
время ленился, прогуливал, не учил уроков.
После школы Олег с ребятами спешил в краснодонский:
госпиталь: читал раненым книги, газеты, для тяжелоране
ных писал письма родным и знакомым.
—
73