ваются далекие копры и терриконы, легкий ленивый дымок
над ними; назавтра наплывут с юга теплые волны воздуха,
и вдруг, среди зимы, заморосит дождь, но снег и не поду
мает таять. На следующее утро взглянете в окно — опять
на дворе трещит добрый русский мороз, снег под солнцем
горит и искрится, словно его приготовили для игрушек на
елку.
Деревья стоят такие, какие и в сказках не бывают: все
в бриллиантах, жемчуге и алмазах. Мороз потрудился над
каждой веткой, над каждым неопавшим листом. Акации
стали краше, чем в пору своего цветения. Все щедро обли
то, разукрашено, запушено серебряным инеем, играет и
переливается на солнышке колючими голубыми огнями.
Ветер злобно гнет деревья, ударяет по сучьям — иней не
осыпается, словно деревья так и выросли снежными.
Зимой 1940 года мы редко бывали одни. Приходили
шумной ватагой товарищи Олега, девушки, сослуживцы
дяди Николая, мои знакомые. Шум, споры, смех, песни и
танцы без конца. Бабушка угощала гостей радушно, по-
украински. Из всех нас не танцована только она одна, но
обязательно присутствовала тут же.
ШКОЛА ИМЕНИ ГОРЬКОГО
Я работала в детском саду шахты № 12, Олег учился в
седьмом классе школы № 1 имени Горького.
До Октябрьской революции Донбасс был неприветли
вым краем, суровой мачехой для рабочих. Шахтеры изне
могали от работы под землей по четырнадцать часов в сут
ки, трудясь без машин, с одним обушком, гибли под обва
лами в шахтах. Сироты шахтеров вставали на место отцов
или шли по миру.
—
56